– А бесконечный кошмар! – воскликнул я. – Мне нужно было иметь доступ к архивам, чтобы выяснить, кто продал Эдгару Абберлайну наше здание театра за спиной у отца! Через пять лет, когда голос восстановился, я попытался снова вернуться в театр. Я увидел афишу оперы, в которой мне предстояло участвовать, и понял, что мое время прошло, что места в искусстве для меня больше нет и никогда не будет. На ней было написано: «Абрахам Харпер и другие». Это было оскорбительно, ведь я один из лучших баритонов Англии, который всегда знал, чего он стоит, который не боялся брать за это деньги, и чье имя должно было быть выделено отдельной строкой!

– Вот почему вы показались мне знакомым человеком, – сказал Альфред и чуть ослабил хватку, когда понял, что я перестал вырываться. – Мы с дочерью ходили на ваши выступления.

– Итан, ты просто стал посредственностью для директоров, и они решили продвигать новые имена, потому что восстановленный голос – не подаренный природой изначально!

– Может быть. Однако по прошествии стольких лет публика до сих пор помнит и знает меня, пусть и в другом амплуа. А что стало с директорами? Канули в неизвестность, как и ты.

Мишель так сильно разозлился на мои слова, что даже позеленел, затем близко подошел, сорвал с моего жилета отцовские часы, бросил их на землю, топнул по ним своей тяжелой ногой и с силой пнул их в сторону кустов.

– Не жди от меня больше ни одного фунта! – вновь закричал я, пытаясь вырваться из рук Альфреда. – Ты должен был быть моим спасителем от глупости, а оказалось, что тебя самого нужно было спасать!

– Взаимно! – бросил он через плечо, с издевкой помахав на прощанье рукой.

Глава 29

Когда я собрался посетить дом Бенедикта, то понял, что не могу закончить расследование без Клаудии, поэтому зашел к ней в кабинет и нескладно попросил прощения, объяснив свои обидные слова тем, что очень устал.

Она приняла мои извинения и, рассмеявшись, сказала, что сердиться на меня просто невозможно, разве только за то, что я стоял у нее в кабинете в немытых сапогах.

– Где ваши часы, мистер Брандт? – сбивчиво сказала Клаудия, едва поспевая за мной.

– Валяются где-то около Бедлама.

– Вы были встревожены после ухода Мишеля. Установили причину редких ответов на ваши письма?

– Да. Я был готов отдать ему весь свой воздух из легких, когда он тонул, а эта продувная бестия пыталась утянуть нас обоих под воду.

Женщина чувствовала мои страшные волнения и не просила пооткровенничать с ней, довольствуясь короткими ответами.

На улице было темно и безлюдно. С наступлением сумерек по городу начинали бродить редкие тени, становилось тихо, прохладно.

Миссис Дю Пьен забыла котелок в Бедламе, поэтому побагровевшими кистями она плотно повязала на голове вязаный шарф, но продолжала мерзнуть и пыхтеть себе под нос.

– Со мной связался лорд Олсуфьев, – сказал я. – Миссис Бел доставлена в Скотланд-Ярд.

– Томас, вероятно, наслаждается своей последней рабочей неделей в должности комиссара полиции. Интересно, куда он отправится после изгнания из клуба?

– Мистер Гилберт – отчаянный человек, решивший побороться с прихвостнями Себастьяна, – ответил я, почувствовав, как в горле вновь захрипела мокрота. – Думаю, что Томасу есть куда идти, если он успеет уехать из Лондона.

– Завтра же пойдете сдавать анализы, – буркнула Клаудия, едва шевеля синюшными губами. – Платить не надо. Я договорюсь.

– Не пойду.

– Вот вы вроде умный человек, мистер Брандт, а иногда бываете таким дураком, – возмутилась она, остановилась и, съежившись, засунула руки в карманы пальто. – Вам так сложно сделать то, что вас просят?

– Некоторые джентльмены, затеяв новые междоусобицы, уже ждут, когда я.… мы покончим с Уайтчепельским мясником, – ответил я и встал так, чтобы ветер не обдувал замерзшую женщину. – Вам выпало счастье расстаться с прошлым, вернуться, как вы и хотели, во Францию. Меня же никто не отпускал. Мой дух слишком слаб, чтобы съесть пилюлю с ядом или затянуть веревку на шее. От лечения я откажусь и попытаюсь искупить совершенные предосудительные поступки за счет здоровья.

– Но вы будете мучиться, – взволнованно прошептала Клаудия и схватила меня за руку. – Мало ли, чем вызван ваш кашель? Все, что угодно: от хронического бронхита до чахотки или опухоли!

Я растроганно слушал, как она принимала все близко к сердцу и тревожилась о моем здоровье, предлагая разную терапию, врачей и таблетки.

– Забудьте, Клаудия. Мой колокол уже звонит. Нужно быстрее посетить дом мистера Мура. Давно мы с вами не беспокоили его своим неотвязным присутствием.

Миссис Дю Пьен рассерженно отдернула ворот пальто и пошла за мной, брюзжа и обильно осыпая меня нравоучениями.

За дверью дома Бенедикта слышались возня, тупые удары и беспрерывные быстрые шаги, словно кто-то не находил себе места, слоняясь из одного угла в другой. Миссис Дю Пьен решила постучать, но я успел перехватить ее руку и предложил попробовать зайти без приглашения с заднего двора, охваченного красно-оранжевым вьюном и окруженного невысоким каменным забором, через который нам пришлось перелезать.

На обширном пустыре с убранными из него летними стульями и столиками, где мы с Бенедиктом когда-то часами сидели теплыми летними вечерами, ничего не осталось, кроме мертвых деревьев и сухих кустов. Весь задний двор густо зарос волнообразно колыхавшимися от налетевшего ветра пожелтевшими сорными травами, что скрывали плиточную дорожку. Давно не используемые уличные настенные светильники, выделяющиеся на фоне засохшей, перепутавшейся виноградной лозы, пустовали без свеч, но все еще хранили в себе капли от старого воска.

В окнах гостиной, завешанных желтоватым тюлем, горел тусклый свет, исходящий от нескольких нечищеных подсвечников. За столом, в окружении множества маленьких баночек, сидел одутловатый Бенедикт, который подпер голову двумя руками и не двигался с места, усиленно сжимая нависшие веки.

– Уснул? – тихо спросила Клаудия.

– Плачет, – ответил я. – Лицо красное, отекшее, на столе стоят успокоительные.

Кэтрин говорила, что дверь в дом с заднего двора заперта очень давно, о чем бессовестно соврала, либо она попросту не знала, что теперь в ее жилище можно было проникнуть легким поворотом ручки.

Внутри стоял душный запах лекарств, а в коридоре у парадного входа, рядом с несколькими холщовыми мешками, стоял мажордом в уличной одежде, пытающийся красиво завязать шарф на своей шее.

Чтобы Бенедикт не заметил нас, мы с миссис Дю Пьен, словно нашкодившие маленькие дети, прошмыгнули мимо входа в гостиную к старому, чрезмерно благопристойному дворецкому Эдмунду.

– Мистер Брандт, мисс Дю Пьен, добрый вечер, – сказал он, заметив нас в зеркале. – Мне не говорили о