ручательства в длительном существовании. Мысль присоединения к этому царству областей, бывших когда-то польскими, с населением ныне онемеченным и вошедшим уже в состав немецкого союза, была бы и несправедливой и неосуществимой.

Расчленять Россию, отрывая от нее силою оружия западные губернии, оставшиеся русскими по своему национальному чувству, было бы безумием. Сохранение их, впрочем, составляет для России жизненный вопрос. В случае, если бы попытались осуществить этот план, она в тот же час поднялась бы всей массой, и мы стали бы свидетелями проявления всех сил ее национального духа. И по всей вероятности, губернии эти сами всеми силами воспротивились бы этому, как в силу передаваемых по наследству воспоминаний о перенесенном ими продолжительном угнетении, так и вследствие многих смежных интересов, связывающих их с империей.

7. Против отторжения нынешнего Царства (польского) с целью превращения его в ядро новой независимой Польши, даже и при содействии этому со стороны нескольких европейских государств, стал бы возражать не один просвещенный поляк, в убеждении, что благополучие народов может найти свое полное выражение лишь в составе больших политических тел и что, в частности, народ польский, славянский по племени должен разделить судьбы братского народа, который способен внести в жизнь обоих народов так много силы и благоденствия.

8. Надо, наконец, вспомнить, что первоначально Российская империя была лишь объединением нескольких славянских племен, которые приняли свое имя от пришедших Руссов (Russes), как нам это сообщает Нестерова летопись, и что ныне еще это все тот же политический союз, обнимающий две трети всего славянского племени, обладающий независимым существованием и на самом деле представляющий славянское начало во всей его неприкосновенности. В соединении с этим большим целым поляки не только не отрекутся от своей национальности, но таким образом они ее еще более укрепят, тогда как в разъединении они неизбежно попадут под влияние немцев, поглощающее воздействие которых значительная часть западных славян уже на самих себе испытала».

Из стихотворения «Ау!»

Голубоокая, младая,

Мой чернобровый ангел рая!

Ты, мной воспетая давно,

Еще в те дни, как пел я радость

И жизни праздничную сладость,

Искрокипучее чинно, —

Тебе привет мой издалеча,

От москворецких берегов

Туда, где звонких звоном веча

Моих пугалась ты стихов;

Где странно юность мной играла,

Где в одинокий мой приют

То заходил бессонный труд,

То ночь с гремушкой забегала!

Пестро, неправильно я жил!

. . . . . . .

Я здесь! – Да здравствует Москва!

Вот небеса мои родные!

Здесь наша матушка-Россия

Семисотлетняя жива!

Здесь все бывало: плен, свобода,

Орда, и Польша, и Литва,

Французы, лавр и хмель народа,

Все, все!.. Да здравствует Москва!

Николай Языков – В.Д. Комовскому, 29 декабря 1831 года, из Москвы:

«…В 1 № «Европейца» Вы найдете мое стихотворение (под романтическим названием «Ау!»). Из него вытеснила цензура четыре стиха,

О! проклят будь, кто потревожит

Великолепье старины,

Кто на нее печать наложит

Мимоходящей новизны!

Они идут после стихов:

…………Эти главы

Святым сиянием горят!»

Николай Языков – В. Д. Комовскому, 5 января 1832 года, из Москвы:

«Получили ли Вы “Европейца”? Каково? Критики замечают, что он zu theoretish – и, кажется, правы. Но да извинится перед очами Вашими сей недостаток тем, что у издателя мало было материалов за прошлый год европейских, свежих, животрепещущих – на 1832 должно быть много и проч.»

Из «Записок» Д.Н. Свербеева:

«По понятиям того времени каждому дворянину, каким бы великим поэтом он ни был, необходимо было служить или, по крайней мере, выслужить себе хоть какой-нибудь чинишко, чтобы не подписываться недорослем. Беспатентный Языков понимал эту потребность, и даже заоблачная семья Елагиных сознавала такую необходимость. Я думал, что один род службы в Москве, к которой его тогда приковали разными обольщениями, может доставить ему некоторое занятие и полезное развлечение. В это самое время был я главным смотрителем комиссии печатания грамот и договоров, отдельно учрежденной при архиве иностранных дел старанием и иждивением покойного графа Николая Петровича Румянцева. Одним из чиновников этой комиссии и под моим ведомством был известный собиратель русских песен Петр Васильевич Киреевский, сын А.П. Елагиной. Я предложил Языкову записать его туда же на службу, обещая доставлять ему любопытные древние наши материалы для занятий и не требовать от него никакого усиленного труда. Семья Елагиных перетревожилась, выдумала, не знаю почему, что я буду его притеснять, – мой поэт испугался и нашел себе, покровительствуемый Елагиной, приют в межевой канцелярии. Он вступил в нее, не входя ни одним шагом».

Записка о канцеляристе Языкове:

«Канцелярист Николай Языков поступил в канцелярию Главного Директора Межевой Канцелярии 1831 года Сентября 12-го; 1832 года Сентября 17-го за № 1,757 представлено бывшим главным Директором г. Сенатором Гермесом, г-ну Министру Юстиции о награждении его, Языкова, чином Коллежского Регистратора, а 18-го Ноября 1833 года, он, Языков, уволен по прошению от службы».

Пушкин – Ивану Киреевскому, 4 февраля 1832 года, из Петербурга в Москву:

«Простите меня великодушно за то, что до сих пор не поблагодарил я Вас за Европейца и не прислал Вам смиренной дани моей. Виною тому проклятая рассеянность петербургской жизни, и альманахи, которые совсем истощили мою казну, так что не осталось у меня и двустишия на черный день, кроме повести, которую сберег и из коей отрывок препровождаю в Ваш журнал. Дай бог многие лета Вашему журналу!..