– Я составлю список того, что мы взяли, и мест, откуда мы это взяли, – говорит она Льву. – За все будет заплачено еще до того, как меня разберут.

Заладила: «Разберут, разберут»… Жертва несчастная! И все же в душе Льва живет крохотная надежда, что раз моральные устои Мираколины не столь тверды, то, вполне вероятно, ее навязчивая идея тоже может оказаться не такой навязчивой…

Время не ждет. Нельсон среди людей – что бладхаунд среди ищеек, со следа не собьешь; а уж когда он узнает, что его «кинули», пощады не жди. Им нужно добраться до Коннора как можно скорее.

Ни Лев, ни Мираколина не умеют водить автомобиль, а даже если бы и умели, до возраста, когда получают права, еще не доросли. Первый же полицейский положил бы их поездке конец. А если ехать на попутках, то дети, путешествующие автостопом – это как красный сигнал светофора. Поэтому им приходится передвигаться скрытно: то в больших фурах, когда удается проникнуть в грузовой отсек, то на платформах пикапов, затянутых брезентом, под которым можно спрятаться, и так далее. Водилы, бывает, гоняют их, но только для вида: у людей есть дела поважнее, чем бегать за какими-то детишками.

– Как я ненавижу то, чем мы занимаемся! – вопит Мираколина, удирая от особенно агрессивного дальнобойщика, гнавшегося за ними с монтировкой метров двести. – Я чувствую себя замаранной! Просто недочеловек какой-то!

– Вот-вот! – отзывается Лев. – Теперь ты знаешь, каково приходится настоящему беглецу!

Лев вынужден признать: здорово снова стать беспризорником. Впервые попасть на улицу ужасно – боязнь предательства, отчуждение от общества и выживание, выживание, выживание. Тогда все претило, образы прошлого до сих пор мучают в кошмарах; но теперь все иначе. Подчиняться инстинктам, следовать за своими импульсами, а уж о приливах адреналина и говорить нечего – все это куда увлекательнее той жизни птицы в клетке, которую он вел в замке Кавено. И похоже, Мираколине тоже не чужды эти радости: каждый раз, как им удается какая-нибудь проделка, она словно оттаивает. Порой на лице ее даже мелькает улыбка.

Самый длинный отрезок пути им предстоит проделать в багажном отсеке «Грейхаунда» – они забираются туда, пока никто не видит. Автобус направляется из Талсы в город Альбукерке, что в Нью-Мексико, соседнем с Аризоной штате.

– Ты когда-нибудь скажешь мне, где закончится наше путешествие?

– Мы едем в Тусон, – говорит он, не вдаваясь, однако, в подробности.

Автобус отходит в пять вечера, поездка продлится всю ночь. Гнездышко, которое они устроили себе между чемоданами и баулами, – довольно уютное, но через пару часов после отправления Лев обнаруживает проблему. В их закутке кромешная тьма, но Мираколина, похоже, чувствует неладное.

– Что с тобой?

– Ничего особенного, – говорит Лев. И тут же признается: – Мне надо пописать.

– Ах, вот как! – надменно отзывается Мираколина; небось годами тренировалась, чтобы выработать такой тон. – А я вот думаю головой, и позаботилась об этом еще на автовокзале.

Проходит минут десять, и Льву ясно: катастрофа неминуема.

– Уж не собираешься ли ты намочить штаны? – осведомляется его спутница.

– Нет! – пыхтит Лев. – Я лучше взорвусь!

– Ну, по этой части у тебя есть опыт.

– Очень смешно.

Когда автобус подпрыгивает на ухабах, Льву становится невмоготу. Но не гадить же прямо здесь, в багажном отделении! Хотя… Кругом столько отличных чемоданов, содержимое которых очень неплохо впитывает жидкость. Отодвинувшись от Мираколины, он расстегивает молнию на чьем-то чемодане.

– Ты собираешься нассать в чужой чемодан?!

– А у тебя есть идея получше?

И тут, совершенно неожиданно, Мираколина издает смешок, затем начинает хихикать и, наконец, хохочет во все горло:

– Ну и дела! Он сейчас напустит в чей-то чемодан!

– Тихо! Хочешь, чтобы пассажиры услышали?

Но Мираколину уже не остановить – она хохочет так, что живот сводит.

– Они… открывают свой… чемодан… – выдавливает она между приступами смеха, – а все вещички обоссаны!

Льву, однако, не до смеха. Он открывает чемодан и щупает его содержимое, чтобы удостовериться, что здесь только одежда и никакой электроники, иначе ему несдобровать… А Мираколина, знай себе, закатывается:

– А я-то из себя выходила, когда у меня как-то шампунь разлился!

– Шампунь! – восклицает Лев. – Ты гений!

Он вслепую перерывает сначала один чемодан, потом другой, третий, пока не находит большой флакон шампуня. Содержимое он выливает в угол багажного отсека, а освободившуюся емкость, не теряя ни секунды, заполняет, чем положено. Ох, какое облегчение! Закончив, он плотно завинчивает крышку. Сунуть, что ли, флакон обратно в чемодан? Нет, решает Лев, пусть катается вон там, в дальнем углу.

Испустив глубокий вздох, мальчик возвращается к Мираколине.

– А руки помыл? – прикалывается та.

– А зачем их мыть? – хмыкает Лев. – Они и так все в шампуне!

Теперь покатываются оба. Приостановившись, чтобы перевести дыхание, они полной грудью вбирают разлитое в воздухе приторное благоухание фруктового шампуня, и хохочут еще неистовей, пока совсем не выбиваются из сил.

В наступившем молчании что-то неуловимо меняется. Напряжение, возникшее между ними при первой встрече, тает. Мерное покачивание автобуса убаюкивает; Лев чувствует, как голова Мираколины ложится ему на плечо. Он боится пошевелиться, чтобы не разбудить свою спутницу. Мальчик счастлив. Само собой, упрямица ни за что бы этого не сделала, если бы ее не клонило в сон.

И тут она вдруг произносит голосом, в котором не слышно и намека на дремоту:

– Я прощаю тебя.

И снова из самой глубины его души поднимается волна, как в тот день, когда он понял, что родители никогда не примут его обратно. Этот поток эмоций невозможно сдержать, и во всем мире не найдется емкости, которая вместила бы его. Лев силится подавить подступающие рыдания, но его грудь предательски подергивается в такт тихим всхлипам – не остановить, как давешний смех Мираколины. Она, конечно, знает, что Лев плачет, но ничего не говорит; ее голова так и лежит у него на плече, и ее волосы вбирают в себя его слезы.

Все это время Лев не осознавал, в чем нуждается больше всего на свете. Ему не нужно было ни жалости, ни поклонения. Ему нужно было прощение. Нет, не от Господа, тот и так прощает всех. И не от людей, подобных Маркусу или пастору Дэну, которые всегда стояли на его, Льва, стороне. Ему необходимо было прощение от мира непрощающих. От того, кто не принимал его. От такого человека, как Мираколина.

И только когда его тихие всхлипывания прекращаются, он слышит падающие в тишине слова.

– Ты такой странный…

Она отдает себе отчет в том, какой дар только что поднесла ему? Да, она все понимает.