Ночью он выслал патрули для охраны лагеря, опасаясь, как бы неприятель не захватил их врасплох посреди празднований, как сделал он сам с гессенцами в рождественскую ночь 1776 года. Но всё было тихо.

Через несколько дней в лагерь приехал Бенедикт Арнольд, наконец поправившийся после ранения. Солдаты, бывшие с ним при Саратоге, бурно его приветствовали. Арнольд не позволил ампутировать свою многострадальную левую ногу, но она плохо срослась и стала на пять сантиметров короче правой, из-за чего ему было трудно передвигаться без посторонней помощи. Вместе с солдатами Вашингтона Арнольд принес присягу на верность Соединенным Штатам.

Пора было нанести решающий удар.

Генерал Уильям Хоу, прекрасно проведший зиму в Филадельфии, вернулся в Англию, передав командование генералу Генри Клинтону. После вступления в войну Франции британская стратегия претерпела изменения: Клинтону было приказано перебросить восемь тысяч солдат (треть его армии) на защиту Вест-Индии и Флориды, которые могли подвергнуться нападениях Он решил оставить Филадельфию и переправиться в Нью-Йорк через Нью-Джерси в расчете на то, что лоялисты поднимут восстание и власть британской короны над американскими колониями будет восстановлена. Но лоялисты из Филадельфии, за зиму неплохо нажившиеся на торговле с британскими солдатами, теперь были охвачены паникой и стремились уйти из города вслед за отступающей армией. Это в планы Клинтона не входило: зачем ему лишняя обуза? Был издан приказ, что к армии могут примкнуть лишь те, кто способен обеспечить себя как минимум на две недели.

В начале июня Континентальная армия вернулась в столицу. Вашингтон, величественный в своем великодушии, предотвратил всякого рода репрессии и воспротивился плану обложить налогом богатых «коллаборационистов». Светлое здание свободы нельзя построить на грязном фундаменте мести. Комендантом Филадельфии он назначил Бенедикта Арнольда. Новый градоначальник зажил на широкую ногу и принялся ухаживать за богатой невестой — хорошенькой восемнадцатилетней Пегги Шиппен, вдвое его моложе, которая, по слухам, во время оккупации водила дружбу с британскими офицерами, в частности с майором Джоном Андре. Этот тридцатилетний красавец, получивший образование в Швейцарии, обладал разносторонними талантами: писал стихи, играл на сцене и рисовал весьма похожие карандашные портреты, в том числе и красотки Пегги.

Десять тысяч британцев и гессенцев пробирались из Филадельфии в Нью-Йорк, таща за собой огромный обоз из полутора тысяч фургонов, растянувшийся на 12 миль. Вашингтон созвал военный совет: стоит ли напасть на отступающую армию? Большинство офицеров, памятуя о прошлых поражениях и содрогаясь при воспоминании о минувшей зиме, советовали проявить осторожность. Даже Генри Нокс считал, что отважиться сейчас на генеральное сражение — просто безумие, а Чарлз Ли был категорически против. Только неистовый Энтони Уэйн заявил, что нужно «бургойнить Клинтона». 18 июня Вашингтон послал шесть бригад вдогонку за англичанами, а остатки Континентальной армии переправились через реку Делавэр и четыре дня спустя вступили в Нью-Джерси.

Стояла жаркая и душная погода; дождь не освежал, а только усиливал мучения английских солдат, вынужденных париться в своих шерстяных мундирах, обвешанных амуницией. В день удавалось проделать не больше шести миль. Люди валились с ног, умирали от солнечного удара; ряды британцев редели, так как многие дезертировали. В кои-то веки Континентальная армия получила численное преимущество над врагом. Самое время напасть на него и поквитаться за всё! Но Чарлз Ли по-прежнему заявлял, что в интересах патриотов дать англичанам уйти: пусть себе катятся в Нью-Йорк, а оттуда убираются в Англию. Грин был не согласен с ним: «Я против опрометчивых решений, однако мы должны сохранить нашу репутацию». Лафайет убеждал главнокомандующего не идти на поводу у осторожничающих. Уэйн и Штойбен тоже рвались в бой. Вашингтон, поверивший в свои силы, принял решение наперекор большинству: они нападут на британцев.

Двадцать пятого июня, узнав, что неприятель приближается к деревушке Монмут-Корт-Хаус, Вашингтон вознамерился послать Ли возглавить наступление, дав ему четыре тысячи солдат. Ли счел это поручение ниже своего достоинства: такая миссия пристала какому-нибудь юнцу из добровольцев, но никак не ему. Вашингтон спорить не стал и передал командование авангардом Лафайету, который уже давно горел желанием отличиться в бою. Испугавшись, что Лафайет украдет у него славу, Ли тотчас заявил, что передумал. Вашингтон оказался в неловком положении: и с заместителем ссориться нельзя, хотя тот и не слишком стремится в бой, и Лафайета обидеть не хочется. Всё же он нашел компромисс: назначил Ли старшим и дал ему еще тысячу солдат.

Когда между арьергардом британцев и передовыми частями американцев оставалось всего шесть миль, Вашингтон приказал Ли атаковать на следующее утро, как только неприятель выступит в путь. Сам он с шестью тысячами солдат готов ринуться вперед, едва разгорится дело.

Британцы снялись с лагеря еще до рассвета, пытаясь уйти от преследования. Вашингтон послал Ли приказ немедленно наступать, пусть его солдаты бросят все пожитки и идут налегке. Солдаты даже поснимали рубашки, потому что уже утром стояла жара больше сорока градусов и было нечем дышать. К одиннадцати утра несколько человек умерли от теплового удара.

Около полудня Вашингтон с основными силами подтянулся к Монмуту. Впереди доносились звуки выстрелов и другие военные шумы; он решил, что всё идет по плану. Но тут какой-то местный фермер, бежавший навстречу, крикнул, что американцы отступают. Вашингтон не поверил, тем более что никаких донесений от Ли не было. Однако перепуганный юный флейтист, запыхавшись, подтвердил: да, наш авангард отступает. Вашингтон пригрозил его выпороть, если он будет нести всякую чушь. Главное — не допустить паники. Пришпорив коня, он поскакал вперед. Очень скоро ему стали попадаться бегущие солдаты. Всё выяснилось: Ли вполсилы напал на арьергард англичан, в который Клинтон поставил лучших солдат под командованием Корнуоллиса; те быстро обратили ситуацию в свою пользу и опрокинули американцев. Мимо Вашингтона из последних сил ковыляли изнуренные люди с вытаращенными глазами, тщетно ловя раскрытыми, пересохшими ртами горячий воздух. И тут к нему подскакал сам виновник происшедшего со сворой своих собак.

— Что это значит, сэр? — проревел Вашингтон. — Я хочу знать, что означает это смятение и беспорядок!

Ошарашенный Ли тупо уставился на него и не мог ничего выговорить, кроме «Сэр? Сэр?». Он-то считал, что совершил подвиг — вывел армию из-под удара, организовав отступление.

— Американские войска не выстояли бы против британских штыков, — наконец попытался он объяснить.

— Чертов трус! — рявкнул Вашингтон. — Вы даже не пустили их в ход!

Свита оцепенела: целомудренный Вашингтон честил Ли на все корки и ругался так, что «листья сыпались с деревьев», как вспоминал потом генерал Чарлз Скотт. На него было страшно смотреть. Этот неожиданный приступ ярости произвел куда более сильное впечатление, чем сами слова.

Бросив Ли, Вашингтон продвинулся вперед и выяснил, что основные силы противника будут здесь через четверть часа. На минуту он растерялся: он был не готов к тому, чтобы дать сражение здесь, на неизученной местности. Между крутых холмов пролегали глубокие овраги с ручьями, которые могли затруднить продвижение войск. Но Вашингтон был настолько зол, что ничто не смогло бы его сейчас остановить. Велев Уэйну двумя полками задержать врага, он собрал своих рассеянных по полю солдат и привел их в чувство. В присутствии главнокомандующего, как всегда, внушительно смотревшегося в седле, паника улеглась, а когда тот спросил, будут ли они сражаться, солдаты трижды прокричали «ура!».