– Очнулся? – доброжелательно поинтересовался Бобров. – Вот и славно. Выпей.

Он поднес к моим губам стакан, и я почувствовал отчетливую жажду. Стакан осушил в несколько глотков; вода отдавала каким-то медицинским привкусом… И чего мне еще бояться? Яда?

Но страх пришел. Внезапно, вдруг он обметал лоб испариной. Аня… Что теперь будет с нею? Убьют? Или будут накачивать психоделиками с целью усовершенствовать смертоносную методику – до полного истощения, до пустоты, до безумия…

«На этой выставке картин сюжет отсутствует один – где вы вдвоем, где вы – со мной…» Личное… Зависть. Ненависть. Ревность. Месть. И каждое слово хлестко, как удар плетью…

– Извини, Дронов, ничего личного, – произнес генерал, и я даже вздрогнул – словно он прочел мои мысли… Но нет: фраза расхожая, только и всего. – Закуришь? Или будешь лепить «партизана на допросе»?

– Закурю.

Генерал высвободил мне одну руку, дал сигарету, поднес огня, присел на подлокотник кресла напротив.

– Просто в городок этот закатился ты каким-то намётом… Никто тебя здесь не ждал, никто на противодействие тебе не рассчитывал… А ты – словно метеор: свалился и разнес хорошо спланированную и подготовленную операцию в куски! А ведь это не просто серьезные деньги, это власть… Да еще и умен оказался… Но – поздно. Помнишь поговорку: «Русские поздним умом крепки». Потому мы всюду и опаздываем.

– Ты тоже собрался опоздать, Сергей Сергеевич?

– Не сегодня. Я столько в жизни упустил и растерял, что… Нет. Сегодня я успею.

– «Мы успеем – в гости к Богу не бывает опозданий, так что ж там ангелы поют такими злыми голосами…»[31]

– Не нагоняй тоску, Дронов. Нет у меня ни мучений совести, ни…

– …самой совести. Бывает.

– Ты расстроен, это понятно…

– Расстроен? Теперь это так называется?

– Твой интеллект хорош, но… ты слишком романтичен, чтобы… тягаться с профессионалом.

– Я всего лишь… перепутал… Тебя и сенатора Зарубина. Немудрено – в бессоннице…

– В нашей профессии такое «всего лишь» оплачивается жизнью. Да, это я организовал четырнадцать лет назад – по наводке Альбы – попытку похищения детей. И так лоханулся! Про Белову я знал только, что работала она сначала по Западу, проштрафилась, потом – в Афганистане… В том досье, что было у меня, ее специализация – прикрытие агентурных контактов. Ну а ты был думный боярин, от тебя вообще сюрпризов не ожидалось… А вон оно как вышло… Стая сусликов напала на двух волкодавов.

– А Альба тогда…

– Самое смешное, что сама Альба и не разобралась, что дала наводку… Я использовал ее втемную. И саму Павлову тоже собирались захватить, вместе с детьми. И сделать ей предложение, которое она бы не смогла отклонить.

– Судя по ее характеру… Смогла бы.

– Это я сейчас знаю. А тогда…

– Зачем тебе было это нужно?

– «Жил на свете рыцарь бедный…» Ты помнишь, какое было время? Со дня на день я ждал увольнения, а что я умел в этой жизни? То-то. А тут – поступило предложение через один мой контакт… Платили миллион долларов. Мне это показалось хорошей суммой.

– Ну ты бы и продешевил, генерал…

– Тогда я был подполковником. Да и методики, собственно, не было. Были домыслы о том, что в институте могут помочь любому… умереть. Естественной смертью. Любому. Естественно. Видимо, это и вдохновило покупателей.

– Воры? Банкиры?

– А какая разница? Особенно тогда?

– Как ты познакомился с Альбой?

– Когда скончался Мамонтов, я негласно вошел в состав смешанной комиссии по расследованию его гибели.

– Он действительно умер?

– Да. И именно так, как записано. Уснул пьяный на кушетке и – сгорел. Альба… Эта смерть произвела на нее впечатление, и я даже думал…

– Что?

– Может, руку приложила? Нет. Просто она была неравнодушна к этому ученому борову.

– А он к ней?

– У таких, как Альба, – все и всегда без взаимности.

– Потом вы контактировали?

– Нет. Альба зависла в Бактрии, а я… У меня вдруг покатила карьера. Случай с неудавшимся похищением я, конечно, замял, ваши докладные изъял… И концы зачистил. Вот только…

– Что?

– Предположить, что через полтора десятка лет ты опять объявишься здесь и начнешь все ломать…

– Ломать – не строить. Да и я не нарочно.

– Ты предлагаешь тебя отпустить? Извиниться и денег дать за моральный ущерб?

– Диск с концертом Эжена ты в видик засунул?

– Конечно. Чтобы ты, Дрон, прыгал в другую сторону. А ты очень быстро вышел на сумасшедший дом и на картины… Как, кстати?

– Сон мне приснился.

– Дурной?

– Вещий.

Я промолчал. Теперь мне было все ясно. Или почти все. Кроме одного: почему генерал оставил меня в живых? Вернее, зачем?

– Выходит… Альба сама все разрабатывала? Одна?

– Да. И признаться, за громадьем планов я совсем забыл было о ней, пока не почувствовал пристальный интерес Комитета по особым технологиям к теме… Аналитики сенатора Зарубина заметили и отработали все эти смерти весенние, и если бы Владлен Владимирович взялся копать, то – теперь – не девяносто третий, – разрыл бы все по полной! Но… агентурной базы у него здесь не было… Вот тут мы снова с Альбой задружились и подставили ему Радзиховскую. А он – горяч был, нетерпелив… Ну и – списали обоих. Куда денешься – такой куш на кону! И гибелью руководителя комитета убедили наших непримиримых исламистов в полной и безоговорочной готовности сотрудничать! А я – и наше руководство убедил: поручить расследование мне! Дескать, в теме, дескать, знаю! Ты понял, Дронов, в чем главное качество профессионала? Уметь убеждать! Даже в том, чего и в природе не существует!

– Ты не профессионал, Бобров. Ты – профурсетка. Продажная и дешевая.

Сергей Сергеевич поморщился, но на лице его не отразилось ни гнева, ни обиды… Да их и не было! Он был уверен в своей правоте.

– Мир поменялся, поменялся стремительно, а ты этого не понял, Дрон. И уже не поймешь. Сейчас если не работаешь на себя, значит – на кого-то другого. И он использует твой талант, мастерство, успех – к своей выгоде, обогащению, процветанию. Таков мир.

Он прикурил сигарету, жадно затянулся несколько раз, выдохнул горько:

– Мир пирует. А ты сидишь, как крупье, и мечешь шарик… «Делайте вашу игру, господа!» Надоело! Надоело обслуживать чужую игру, когда все реальные люди делают свою. Поэтому и к тебе у меня – ничего личного. Ты понимаешь?