Новым воинам нет нужды в женах и детях…

Но понятно было и то, что семнадцатую орту в любой из дней могли снять с постоя и бросить в бой. Большое дело затевалось в Београде, кто-то должен был показать Гуниаду и приспешнику его Джирджису, с какой стороны держать саблю. Посему заслужил Урхан-ага себе право на рай только в эти несколько дней, и даже думать боялся он, славный воин, что будет делать потом, как сможет обходиться без него в иные дни своей никчемной жизни. И хотя знал Урхан-ага, что нарушает Канун, все равно приходил ночью к околице и выл волколаком, подзывая ту, что заслонила для него даже свершения во имя славы Великого Султана.

* * *

Нет Бога, кроме Всемогущего творца неба и земли…

Новые воины воюют против гяуров…

Великий Султан блюдет волю Всемогущего творца

неба и земли…

Новые воины – рабы Великого Султана…

Новые воины свято чтут все заповеди братства их…

Новые воины не пашут и не сеют…

Поутру, едва вернулся Урхан-ага в спящую еще орту, встретился ему Якуб, и лицо того расплывалось в сальной ухмылке:

– Ну как, ага, хороша ли она? Покорна ли?

– На лбу у меня это, что ли, написано?

– Обижаешь ты меня, ага! Это всегда видно на лице мужчины. Тот, кто давно не был с женщиной, подобен дикому жеребцу, топчущему все на пути своем. Тот же, кто был, – подобен коту, которому дали сметаны. Потому и спросил – хороша ли твоя сметана?

– Тебе-то что? Не для тебя сметана та сбивалась.

– А как же Канун, ага?

– Больно много думал ты о Кануне, когда силой брал жен гяуров.

– Ох, ага… Ведомо всем, что новые воины свято чтут все заповеди братства их. И нет у них ничего своего. Ежели что-то взял себе один – то же берут и другие, кому это надобно. Так живем мы, таковы наши законы. Мы берем ягненка у неверных – а пилаф едят все братья. Мы берем добычу – и делим ее на всех. Мы берем женщин…

– Что запрещает Канун…

– Так решил ты вдруг встать на страже его? Значит, ты снова с братьями своими. А то уж я начал бояться, что околдовали тебя духи гор здешних.

Кха! Усмехнулся Урхан-ага, но недоброй усмешкой. Был Якуб самым опасным из чорбаши, спал он и видел, как сам станет орта-баши, и уверен был Урхан-ага – писал тот на него и сердарам, и бекташам такое, что Хаджи Бекташ в гробу своем переворачивался, хотя в бою был Якуб далеко не из первых воинов. И ответствовал тогда ему Урхан-ага:

– Ты, Якуб, научись сперва понравиться женщинам, тогда и не придется тебе, как псу, болтаться в хвосте стаи, что плетется за течной сучкой, ибо если женщина принадлежит более чем одному мужчине – значит она принадлежит всем, и братьям твоим, и неверным, и шайтан ведает кому. А иметь женщину после кого-то – это все равно что доедать отрыжку за прокаженным. Это недостойно воина Великого Султана. Посему найди себе женщину да развлекайся, как угодно тебе, и не баламуть братьев.

– Мудры слова твои, ага. Только вот не любят меня женщины, уродом считают. Как увидят шрамы мои – так тотчас прикрывают лицо платком.

Было то правдой – шли через все лицо и голову Якубовы уродливые багровые шрамы. Но совсем не потому сторонились его женщины. Был он огромен ростом, худ – но притом с отвисшим сальным брюхом, напоминавшим переполненный бурдюк, и весь поросший шерстью, нос же Якуба висел на лице подобно гнилой сливе. И шел от него запах, подобный запаху стадного козла. Но даже не потому сторонились его. Глаза Якубовы горели недобрым огнем, и всякий, кто заглядывал в них, тотчас отстранялся с отвращением, ибо никому не хотелось при жизни жариться на адских сковородах.

Рассмеялся Урхан-ага:

– Кха! Посмотри на меня, Якуб! У меня шрамов не меньше твоего, но никого они пока не напугали. Шрамы украшают мужчин в глазах женщин. Да и не на шрамы смотрят они и даже не на лицо. Главное, что у тебя в шароварах, Якуб, и в кошельке. Запомни это и перестань баламутить братьев. Я говорю только один раз, ты меня знаешь. Возьму у первого встречного дервиша белый порошок и скормлю тебе целый мешок, чтобы на баб без дела не прыгал.

– Как скажешь, ага. Я-то порошок выпью, мне не впервой. А вот каким порошком тебя бекташи лечить будут, ты знаешь уже?

– Орта-баши сам знает, что ему дозволено, а что нет. И не все, что дозволено орта-баши, позволено Якубу. Понял ли ты меня?

Глянул Урхан-ага в глаза Якуба, но не горели те адским огнем, как обычно, а стали словно патока, отчего смотреть в них было омерзительнее, чем обычно. Означало это, что услышал Якуб сказанные слова и во всем им подчинился. Но знал Урхан-ага, что стоит ему только отвернуться, как опять посмотрит на него Якуб волчьим взглядом, потому и не верил ему. Но хорошо было уже то, что не посмеет тот открыто идти наперекор орта-баши, побоится, хотя ударит в спину при первом же удобном случае. И закралась тогда Урхан-аге мысль, невозможная прежде, – при первом же удобном случае убить Якуба.

Странная жизнь пошла в деревне Медже, которую местные гяуры называли Радачевичи. Днем там неустанно соблюдался Канун Мурада, ночью же… О, эти ночи на берегах Дрины! Они были горячими, как раскаленные на солнце камни, и пряными, как индийские приправы, ценившиеся на вес золота. Они все ставили с ног на голову. И то, что казалось прежде само собой разумеющимся, становилось вдруг зыбким, как мираж в пустыне. То же, о чем ранее и не помышлялось, приобрело вдруг свои очертания, цвет и вкус. Наверняка не обошлось тут без тех самых горных ведьм, что любят морочить всем головы и сбивать с пути. А мубашира от Аги янычар все не было.

Прежде думал Урхан-ага, что достаточно усердно держаться Кануна и быть хорошим воином, чтобы попасть в рай. Теперь же оказалось, что и рая-то никакого нет, по крайней мере там, куда помещали его улемы. Прежде думал Урхан-ага, что братья его, новые воины, не имеют зависти между собой, подобно гяурам, которые один другому не желают ничего доброго, брат у брата, друг у приятеля ворует, один другого предает, думая, что ему бог помог. А тут оказалось, что то же самое творят и братья его, и все правоверные, и одни других не лучше. Все предают своего ближнего за деньги и едят хлеб, веселясь и похваляясь, что им очень везет, а сами же едят свое собственное мясо.

В жаркий полдень солнце раскалило скалы так, что на них больно стало смотреть. Урхан-ага шел мимо чесмы и увидел там старую женщину, почти старуху, всю в черном, пасущую коз. Держалась она все время в тени деревьев. Видно было, что хочет она пить сама и коз своих напоить, но не может нагнуться за водой. Подошел Урхан-ага к чесме, набрал ведром студеной воды из самых недр горы, напился вдоволь да опрокинул на себя ведро, ибо приятно это было для тела. Стояла старуха поодаль, не смея приблизиться. Показалось Урхан-аге, что видал он ее прежде, – должно быть, это из деревенских. Набрал он второе ведро, несложно это было, да подозвал старуху – на, мол, пей, не жалко, и коз своих напои. Вспомнился ему тут Канун: