– Почему ты тащишь меня, многоуважаемый Урхан? – вопросил бекташ. – Я знаю, многие твои братья не любят дервишей из Ордена…

– Новые воины не бросают своих на поле брани.

– Что ж – похвально! Если мы останемся живы, я не забуду этого.

Урхан-ага промолчал в ответ. Новые воины никогда ничего не просят. Если что-то потребно им, они просто берут это. Но у новых воинов нет ничего своего. Все, что нужно, дает им Великий Султан.

Ночь стремительно пала на ущелье. Урхан-ага усадил бекташа на камни, нарубил неподалеку сухой колючки и запалил костер. Вокруг выли волки. Урхан-ага не боялся их, он и в одиночку мог справиться со стаей – волки чуяли это и близко не подходили, – а вот дервиш то и дело вздрагивал. Если бы не большая змея, которая решила попробовать тщедушного дервиша на зуб, они остались бы без трапезы. Но Урхан-ага отсек гадине голову ятаганом и зажарил тварь на огне. Бекташ сперва отказывался, но голод взял свое. Зато потом, когда оказалось, что мясо змеи нежно на вкус, благодарности его не было предела. Он отхлебнул какого-то пойла из фляги, извлеченной из баула, и начал изливать свое восхищение.

– Вот вы, многоуважаемый Урхан, просто образец воина, вам неведом страх, боль и сомнения, но при том вы сохранили представление о чести. Вас надобно ставить в пример для ачеми оглан, что только начинают службу. Вы – едва ли не лучшее из того, что удалось сотворить нам с братьями. Глядя на плоды трудов сих, понимаешь, что не напрасно прошла жизнь. Про таких сказал Хаджи Бекташ, да продлится слава его наравне со славою пророка Мусы[224], что всегда блистательно мужество их, заострен их меч и победоносны руки. И возложил на голову одного из первых твоих братьев рукав своего белого халата, который с тех пор свешивается с головы каждого из вас.

Бекташ, про которых говорили, что они слова лишнего пожалеют, разливался подобно майскому соловью в садах падишаха. Рядом с таким воином он мог не опасаться никого и ничего.

– Но я вижу, многоуважаемый Урхан усмехается?

– О нет, эфенди, просто слова ваши слишком лестны. Простой воин не заслужил их.

– Воинов украшает скромность. Но мне кажется, дело не в ней. Так в чем же?

– Многоуважаемый эфенди сказал, что мы, новые воины, являемся творениями рук его и его братьев. Нам же странно это слышать, ибо наши свершения сотворены нашими руками во имя Всемогущего творца неба и земли и ради славы Великого Султана, как и мы сами.

– О, конечно, конечно, недостойные служители Всемогущего из Ордена Бекташи только выполняют Его волю! Но простирается эта воля и на вас. Ведомо мне, многие из вас думают, что причиной ваших качеств, столь поражающих воображение каких-нибудь гяуров, являетесь вы сами, что все дело только в вашей доблести и бесстрашии. Но спешу разочаровать тебя, уважаемый. Доблесть и бесстрашие – это прекрасно. Но только с ними янычары не были бы тем, кем они стали сегодня – воинами, не знающими поражений. Вы сами по себе – ничто, материал. Как глина для гончара и руда для кузнеца. Руда мертва. Вы тоже мертвы. Давно мертвы. Ты никогда не думал, почему собаки воют, когда заходите вы в деревни, будто несете вы с собой покойника? Собаку не обманешь, она чует мертвечину. Мы находим руду, мы плавим ее, лишаем памяти о прежних воплощениях, мы расплющиваем ее молотом и кидаем в холодную воду. И так повторяется раз за разом, пока из оружейной не выходит дамасский клинок, разрубающий перо на лету. Ты не помнишь этого, хвала Всемогущему, но когда вас привозят в столицу детьми, вид у вас настолько жалкий, что кажется совсем неуместной идея, будто из этого можно сделать что-то приличное. Так оно и есть отчасти – не вся руда пригодна для клинка, многое идет в отвал. Из железа куют разные полезные вещи – плуги, засовы, подковы. Но клинки – вершина наших трудов. И поверь, многоуважаемый, нам есть чем гордиться. Взгляни на себя – и ты поймешь почему.

Урхан-аге не нравилось это. На большом базаре в Истанбуле видел он тряпичных кукол, которые двигались как живые люди, но было это всего лишь мастерство тех, кто умело дергал за нити, прицепленные к ним. Урхан-ага был славным воином, он не желал становиться тряпкой.

– По вашим словам, эфенди, выходит, что я – не я, а то, что сотворили из меня ваши эликсиры и заклинания?

– Все не так просто, многоуважаемый. Одними заклинаниями такого не сделать. Тут нужно много сил и много времени. Но глядя на тебя сейчас, я могу сказать, что ты – одно из наиболее совершенных наших творений. Ты силен и вынослив. Ты не ведаешь боли, страха и жалости к врагам Всемогущего творца неба и земли и наместника Его на земле. Твоя рука лишает жизни всех, на кого указывают тебе Ага и сердары, она тверда и не ведает сомнений. Но ты стал таким не за один день. Сперва мы убиваем вас. Потом удаляем память – она вам более не нужна. Дай мне твою голову. Вот, чуешь, я дотронулся до шрама у тебя на темени – такой же есть у всех твоих братьев. Потом мы оживляем вас. Это великая тайна Ордена, он никому не выдает ее, даже султану. Потом вас обращают в истинную веру и учат, долго учат. Но даже после этого вы все равно не свободны.

Дервиш раскрыл свой баул, достал оттуда сафьяновый мешочек и высыпал на ладонь белый порошок:

– Этот порошок я подмешиваю в питье ваше, дабы гурии лишний раз не смущали вас. Вот этот, – поднял бекташ другой мешочек, – для поднятия духа вашего. Порошок сей делает вас непобедимыми и избавляет от ненужных сомнений. А сей чудодейственный эликсир, – на сей раз взору Урхан-аги предстала склянка, – это награда за верное служение, отведавший его попадает в рай. Есть и такое зелье, – достал дервиш сосуд бурого стекла, – мы по капле даем его тем, кто начинает вдруг вспоминать о том, что такое жизнь. Для вашего брата это все равно что смерть. Это хуже смерти.

– А ежели и после этого не излечится он?

– Тогда пусть Всемогущий сам решает, что делать с ним. Нам остается только устроить их встречу.

– И что же – за все время не было еще никого из моих братьев, кто бы вспомнил о том, что такое жизнь?

– Ты обижаешь нас, уважаемый. Мы хорошо делаем свою работу. Из тех, кто прежде умер, а потом нашими усилиями ожил и стал непобедимым воином, ни один не вспомнил о жизни и не пожалел о том, что потерял.

Вспомнил Урхан-ага слова дервиша и поморщился. Что все эти порошки да скляницы по сравнению с доблестью воинской? Подтащил он баул свой к обрыву и раскрыл его. Кроме вещей его, были там и вещи сгинувшего на переправе бекташа. Отыскал он среди них мешочек с белым порошком – точно такой, что показывал ему дервиш тогда, на берегах Евфрата. Отыскал – да бросил вниз. Неужто ж воин не сможет сам обуздать тягу свою к женщинам? Кинул и бутыль с эликсиром, сулящим рай, ибо не нужен был воину рай на земле, его обретал он в бою, и только там. Лишнее все это было, ненужное. И другие мешочки тоже кинул. Одну только скляницу оставил, бурого стекла которая, – для тех, кто затосковал по жизни. Откупорил пробку, поднес ко рту, да и выпил все содержимое сразу, благо немного его было. Что такое глоток горечи для того, кто давно умер?