Новые воины не пашут и не сеют, но лишь пожинают славу и могущество Великого Султана.

Вспомнился Канун Урхан-аге, но посчитал он, что напоить коз старой почтенной женщины – это не копаться в грязи, подобно свинье, что пристало неверным. Потому никто не осудит его поступок. Да и не видел его никто из братьев в тот миг. Женщина слаба, не сможет сама напиться, и не будет в том беды, если дать ей воды. Напоил он старуху, и в поильник, выдолбленный из половины ствола бука, воды для коз плеснул. Старуха же кинулась благодарить его: «Хвала! Хвала!»[225]– схватила за руку и принялась целовать ее. И так вцепилась она в руку, что пришлось употребить силу, дабы вырвать ее. Вот это старуха! Эти гяуры хоть и говорят, что жены их свободны и вольны делать все что им угодно, на самом деле заставляют их работать в поле как рабов, пахать, собирать урожай и ходить за скотиной. Ни один правоверный не станет так делать. Жена – это большое богатство, кому придет в голову портить ее нежную кожу под палящим солнцем?

Еле-еле оттолкнул от себя старуху Урхан-ага. А та все норовила снова схватить его за руку да облобызать ее.

– Да уймись ты, старая! Вот тебе!

И полетела в старуху, сверкнув на солнце, мелкая серебряная монета, дар от воина Великого Султана. Направился Урхан-ага прочь от чесмы, а старуха стояла и смотрела ему вослед, шепча: «Хвала, хвала». Таков был ее взгляд, что чуял он его даже спиной. И что-то было в том взгляде… Что-то странное и очень важное. Он будто силился вспомнить, но не мог. И подумалось ему, что все женщины в горах этих – сильные колдуньи, от мала до велика, и пропащее место эти Зубы шайтана, не нужно было ставить шатры свои в тени их. Да только все умны после того, как петух клюнет.

* * *

Нет Бога, кроме Всемогущего творца неба и земли…

Новые воины воюют против гяуров…

Великий Султан блюдет волю Всемогущего творца

неба и земли…

Новые воины – рабы Великого Султана…

Новые воины свято чтут все заповеди братства их…

Все сильнее становилось день ото дня желание аги семнадцатой орты, направленное к девочке по имени Смиляна из деревни Крничи. И все темнее становился путь его. Прежде видел он стены Београда, залитые светом, а теперь даже луна не освещала их. Прежде видел он себя на этих сияющих стенах, расшвыривающего маджаров и рацей, подвизавшихся за Гуниадом и Джирджисом, как медведь расшвыривает собак. Нынче же будущее было сокрыто будто туманом, и уже не хотелось ему на стены – чего не видал он на них? А то, что хотелось ему, он уже получил – но не мог удержать, ибо умер давно, а мертвые не ходят путями живых. И оттого болело у него в груди, в том месте, где у обычных смертных находится сердце, а у него ничего не было, ведь говорят бекташи, что новым воинам нет нужды в сердце.

Увидела однажды эту грусть в его глазах Смиляна да спросила:

– Что тревожит тебя? Ты самый сильный, сильнее тебя никого нет в наших краях. Если бы сказала я товаркам, кто мой парень, они бы завидовали мне.

Много понимают эти женщины!

– Я умер давно. А ты живая. Идти ли нам одной дорогой?

– Так об этом мысли твои?

Сказала так и поцеловала его в бритый висок. И наполнилось сердце воина радостью, что хотя бы здесь и сейчас может он получить то, что желает. А она продолжала:

– Злые люди забрали у тебя жизнь, сердце и память. Но я расколдую тебя. В моем народе верят, что когда-то давно одна девушка расколдовала семиглавого дракона Аждая. Полюбила она его, и через это превратился он в королевича и стал ее мужем.

– Так за этим поила ты меня этим вашим…

– Живицей. Она изгоняет бесов. Потому и кладут ее в ладан. Любой девушке под силу расколдовать своего суженого, под какой бы личиной ни явился он к ней. Главное – узнать его. Я тебя узнала.

– Когда ж ты успела?

– А когда увидала тебя первый раз. Помнишь – я вам тогда дорогу перебежала?

Усмехнулся Урхан-ага. Как можно забыть явление семнадцатой орты в этих местах! Как ни крути, а сглазила ее эта девчонка.

– По каким же знакам опознала ты меня? По вашим меркам я зверь. Хуже зверя.

– Сердце мне подсказало, а сердце не врет. Я увидала, как смотришь ты на меня…

– Так на тебя тогда вся орта вылупилась!

– Но ты смотрел так, как не смотрел никто.

В тот день они пробыли вместе более обычного и даже не при луне, а днем: отец послал Смиляну пасти овец на горных лугах. С этим прекрасно справлялись его собаки. Но к Урхан-аге они не приближались, а если и приближались, то ложились на землю и ползли, поскуливая. Так он снова смог видеть розу свою при свете дня.

Но день был опасной порой, ибо надлежало аге быть со своей ортой. Дни стояли жаркие, кровь у воинов кипела, и следовало опасаться происков Якуба, который за эти дни уж всяко не стал добрее. Пора было идти – а Урхан-ага все не мог оторваться от красавицы своей. Попал он в ловушку, из которой нет выхода: не мог он остаться в этих местах, но не мог и покинуть их. Скоро, очень скоро примчатся мубаширы от Аги, и будет предписано семнадцатой орте свернуть шатры свои…

Новые воины свято чтут все заповеди братства их, повеления Аги, сердаров и бекташей – закон для них.

Выполнишь ли ты, Урхан-ага, славный воин, обласканный султаном, приказ его? Не ослушаешься ли? Что толку вопрошать, когда уже и так ясно, что Канун Мурада давно втоптан тобой в пыль. Не чтил ты заповеди братства своего, нарушил все заветы Кануна, осталось только ослушаться фирмана султанского.

И надумал тогда Урхан-ага. В одном из переходов по дороге на Београд, как только будет нападение хайдуцкое, – а оно обязательно будет, – оставит он незамеченным орту свою, прихватив с собой все свое золото, жалованное ему султаном. Вернется в эти места, заберет ненаглядную свою раскрасавицу, и только его и видали. Они поедут жить в один из городов на берегах Ядранского моря, что в Далмации. Там принимают любого, будь ты магометанской, православной или римской веры, а то и вовсе невесть кто, – главное, иметь кошелек тугой да блюсти порядки местные. А кто ты таков, откуда у тебя золото и кто жена твоя – и не спросят. Там Урхан-ага возьмет себе другое имя, отпустит волосы и бороду – и никто не узнает в нем непобедимого воина султана. Он заслужил этот рай, а иной ему был без надобности.

Задумал он это да усадил Смиляну к себе на колени, и была она как пушинка для него:

– Слушай меня. В любой миг я могу получить приказ выступать к Београду. И я исполню его, уйду вместе с ортой своей. Но по дороге я оставлю воинов – пусть идут своей дорогой, а у меня своя. Жди. Я приду к тебе ночью, как всегда, ты услышишь. Выйдешь ко мне одна, без узлов, в чем будешь. И мы уйдем далеко-далеко отсюда, где никто не найдет нас и не узнает. Там у тебя будет все, что пожелаешь, носить ты будешь только дюльбенд и тонкую чатму, а руки твои забудут про работу. Только дождись меня, слышишь?