вот в Субботино продают поросят. И не кто-то, а поп, служитель духа — земная связь человека с горним миром… Зачем Нютка каждый раз говорит ему об этих субботних поросятах?

Вспоминался Толстой с гондолы грузового дрона. Он-то знал ответ — но нырять за разгадкой в темный омут русской классики не хотелось. Даже думать об этом было противно. Видимо, никто уже не платил «Открытому Мозгу» за интерес к ветхой литературе. То есть средства из сердобольского бюджета почти наверняка поступали, но все воровал Депкульт (не зря их называют Департаментом Культи — умеют только ампутировать все талантливое, внедрять Шарабан-Мухлюева да финансировать свою мафию).

Субботино и поросята…

Какое-то дополнительное высокоумное издевательство? Намек на духовное освинение человечества, попрание и поругание былых алтарей? На вырождение и смерть религий? Или на тайный грех в самом центре Церкви? А может, просто случайная цитата из первоисточника?

Дмитрий думал об этом, лежа рядом с Нюткой в душистой полутьме, и каждый раз, стартовав с легкого сожаления о пяти протраханных боливарах, мысли пробегали по одним и тем же маршрутам, обдавали безнадегой и затихали на горизонте ума — там, где все становилось одинаково неважно.

«Знаешь… Мне уже не важно… Все не так уж важно…» — подтверждала Музыка Революции: как только Дмитрий залезал в шалаш, невидимый проигрыватель включал флешку из реквизита. Старые песни были дивной красоты — но мешала память о том, чем кончили их слушатели.

Однажды Дмитрий заметил, что красная точка, на которую глядела Нютка, исчезла. Видимо, в лазере сдохла батарейка — но Нютка по-прежнему пялилась в дырку над головой, как будто там еще горел далекий Антарес.

«Хоть бы сказала, чтобы батарейку поменял… Вот ведь дурында. Она хоть что-то чувствует? Хоть как-то понимает происходящее?»

Но Нютка лучилась таким счастьем, такой блаженной уверенностью в доброте мира, что злиться на нее не получалось. Да и при чем тут она?

— Вы, барчук, говорят, в Субботино ездили. Говорят, там поп дешево поросят продает. Правда ай нет?

Самое ужасное было в том, что после этих слов Нютка всегда оправляла свою черную юбку одним и тем же движением — в точности как в первый раз.

Дмитрий заказал на почте батарейку для лазера, а когда она пришла, стал искать указку рядом с шалашом, не нашел — и вдруг сел на землю и заплакал.

Он понял, что невыносимо устал.

Он больше не хотел встречаться с Нюткой в этом сене, слышать загадочную фразу про попа, поросят и субботу — и думать о ее мистическом смысле.

Он повалился на спину и ревел долго, завывая и всхлипывая как представитель немаскулинного гендера. А отплакавшись, почувствовал себя так, словно искупил какую-то свою вину — и получил моральное право вернуть Нютку назад в стойло.

Не давая себе одуматься, он поднялся в офис, сел за компьютер, вызвал приложение «Митина Любовь» и дал команду на деинсталляцию.

Система начала выкидывать на экран треугольники с восклицательными знаками — но Дмитрий каждый раз кликал на кнопку «Продолжить все равно». Наконец треугольники кончились. А потом Дмитрий увидел Нютку — в своей черной юбке и белой рубахе она шла к стене с прожигалом. Подойдя к нему, она глянула на окно его офиса, кротко улыбнулась и приложила лоб к пластиковой панели.

Только теперь Дмитрий почувствовал, что сделал что-то скверное. Это было как утопить котенка, даже не понимающего, зачем и почему он появился на свет. Не то чтобы преступление — а просто одна из многочисленных мелких мерзостей, делающих этот мир тем, что он есть… Дмитрий яростно замолотил по клавиатуре, но было уже поздно.

Отвернувшись от прожигала, Нютка прошла в центр двора, опустилась на колени, как перед иконой — и сложилась в позу зародыша, охватив ноги руками. Ее лицо было повернуто к офису, и на нем гуляла все та же счастливая улыбка. Потом ее глаза закрылись.

— Это ничего, — зашептал Дмитрий, стуча по клавишам, — ничего… Мы сейчас все тебе реинсталлируем…

Но было уже поздно — графа с данными хелпера Нютки замигала, и в ней появились слова «Инициирована Замена». Прошло несколько минут, и надпись изменилась: «В связи с некорректными операциями с имплантом гарантийная замена будет осуществлена после оплаты штрафа в размере сорока процентов полной стоимости хелпера. Иван-да-Марья. Им лучше, чем тебе!»

Глотая слезы, Дмитрий смотрел, как дрон «Ивана-да-Марьи» завис над двором. Гондола была пуста — из барака вышел один из хелперов, поднял Нютку с земли и закинул в транспортную сетку.

Толстой с гондолы глянул на Дмитрия всезнающими хмурыми глазами — и взвился в осеннее небо, унося с собой Митину любовь и Митин позор. Через день мелкий дрон вернул стерилизованный чип в пробирке — при снятии хелперов с гарантии из-за какого-то юридического завитка их чипы возвращали владельцу.

Нютка умерла, но клочья программы еще жили на компьютере. По-прежнему каждый день дроны приносили две пиццы — и снимали боливары с его электронного кошелька. Всякий раз, услышав гул дрона, Дмитрий начинал плакать — конечно, не из-за денег за пиццу.

Со смертью Нютки что-то умерло и в нем тоже. Теперь Дмитрию казалось, будто в нем, как в Нюткином лазере, была прежде батарейка, производившая впереди яркую точку смысла, к которой стремилась его не старая еще жизнь — а сейчас заряд кончился, и впереди ничего, ничего…

«Когда он все же умер и думать перестал, над ним седой игумен молитву прочитал… Игумен!!! Игумен!!!» — орала из шалаша Музыка Революции. И, слушая древние как небо и земля песни, Дмитрий понял: все они были о смерти, только о ней, даже если в минуту гормонального умопомрачения иногда и казалось, что мертвецы поют о чем-то другом.

«Мое сердце hasta la vista, мое сердце замерло…»

Мысль о смерти больше не пугала — наоборот, радовала.

На прогулках он все чаще подходил к проволочному забору вокруг трассы гиперкурьера — в том месте, где каждый день в двадцать сорок пять поезд выныривал из подземной трубы и уносился на мост через реку. В защитной сетке была дыра, и камеры в этой зоне, похоже, не работали, потому что ограду никто не чинил. Но здесь никто и не гулял кроме него. Вот это казалось хорошим способом выбраться из западни: пролезть через проволочную брешь, подойти к зеву трубы и шагнуть под стальной утюг, со свистом выносящийся из мрака. Он даже не успеет ничего заметить. И перестанет наконец испытывать непрерывное омерзение от трения органов чувств о мир.

Дмитрий думал об этом каждый день — и скоро заметил, что возвращается к плану как к делу уже решенному. Мир был ему гадок. Но оставалась одна тайна, которую он хотел выяснить перед последним