легко улыбнувшись, велела она кому-то из спутников и поднялась. При этом человек, к которому она обратилась, неощутимо побледнел:

– Ты хочешь уйти? А мы? – мог бы сказать он.

– Я хочу, чтобы ты пересел.

Помедлив, человек по имени Стас – поднялся; остальные – задвигались, и дали ему дорогу, и он пошел к ней (хотя ног и не чувствовал).

– Да, у нас все по прежнему! – бросила Яна клич (прямиком – в расступающееся перед этим голосом пространство); она – положила Стасу на плечи руки, а Илья – улыбнулся.

Ибо – что имеющим живую и волшебную душу большая история? Или – все малые истории миротворения? Бесконечное повторение как основа для разнообразий.

Помедлив, Яна поцеловала подошедшего к ней человека, а Илья ей (по-над головами всех ее соратников сказал:

– Не забывай, они люди.

– А мы все ещё люди, – договорила она (но – тотчас отодвинула Стаса).

А потом – от Стаса она даже на шаг отступила, и в этом не было ничего удивительного: Илья просто-напросто проговорил её же присказку, которой она забавлялась, когда желала смутить собеседника.

На этот раз поговорка обратилась против нее самой.

– Будь к ним милосердна. Насколько способна.

– Не милосердия ищу. Но справедливости. Которую ты называешь лютой.

– Которую. Ты. Называешь радостной! Помни: справедливость – в аду. Там нет милосердия.

Так и приговорили они – зная: любые нано-боги люты и радостны! И особо – люта и радостна – она, добра и зла не знающая.

Как возможно (из скопища «всё ещё людей» и нано-богов) – сотворить Царство Божье? Кто возможет подобное?

Никто. Даже если этот «никто» – из Перволюдей.

– Никак, – сказала она.

Так они – приговорили себя. Не сейчас приговорили, а за-до-лго до: до начала любых времён.

Все её «побратимы» (присутствовали) – слова её слыша. Всё её «побратимы» (присутствовали) – слыша, как она глубоко говорит с каким-то и невесть откуда взявшимся якобы гостем, стали одновременно смотреть на нее, потом (не намерено, но – в унисон повернувшись) стали смотреть на него.

Всё это странное время Илья – сидел потупившись. А если и говорил что – то как бы в космическое пустое пространство: якобы – всем, и на самом деле – только для нее.

– Не правда ли, только краем зрения, – мог бы сказать Илья.

– Не правда – лишь, – могла бы ответить Яна.

Оба – не сказали ничего. О лишнем. О лишениях. О (не) слишком своём.

– Всё в мире речь, – молча сказал Стас.

Он показывал незваному гостю своё значение. Но. Гость. Не увидел Стаса. Да и молчания его не услышал.

– Зачем он здесь? – вслух спросил Стас.

Но. Ему. Не ответили оба: он (статичный) люто и радостно ока-зывался вне пространствий про-зрения.

– Августин, именуемый Блаженным, – могла бы сказать Яна.

– Если Бог будет на первом месте, всё остальное будет на своём, – мог бы ответить Илья.

Но! Это поле. Они оба. Уже перешли.

– Я на своём месте, а ты? – молча сказал Стас.

Но! Никто из них двоих – даже не промолчал. Все они (оба-двое во всех временах) сейчас жили друг другом

– Я долго становился на своё место, – молча продолжил Стас.

Он имел в виду, что других мест (кроме его мест) – нет и быть не может. Наверное, он был прав – для этого мира.

Но! Не этот мир (мир Ильи и Яны) – не имел сейчас на него видов. А сами они (сейчас) – не видели никаких лишений (ни лишнего, ни слишком своего).

Если видишь чужими глазами, То и любишь чужой любовью. Я к тебе прихожу небесами, Как приходят волна к изголовью. Как идёт скакунов поголовье, Устремляя зрачок вожака! Наше зрение за века Научилось любить любовью Не такой, какой слышат уши, А такой, какой видят душу. Мы не просто живём на суше, Переступать ногами! Я могу сотворить богов И переступать богами. Я могу победить врагов Или вовсе не быть врагами. И каким я к тебе приду И какую душу увижу. Будем жить с тобою в аду, Или будем немного ниже.

Яна – кивнула. Но! Даже кивком – ничего не промолчала (и не произнесла). Но! Её лицо – стало просто лицом. Лицом красивой женщины. Сейчас – ничего в нём не было. Ни жестоких сказок прошлого. Ни медленного яда настоящего. Ни равнодушной непостижимости будущего.

Но! История эта, как вы уже должны были понять, началась очень давно.

Настолько давно – что можно было вживую видеть, как новорожденный мир лучами лучится от счастья и боли; но – ещё не сказал Отец, что все это хорошо! Разве что – уже сотворил Он человека-Адама из праха земного и глины (то есть из погоста матери-Геи) и добавил в него образ свой, и почти получил в человеке свое отражение.

А чтобы жил человек – чувствуя, что живет он жизнями разными, вдохнул ему в лицо (как в основу любых отражений) полное своё дыхание: стал тогда (или – мог стать тогда) человек душою живой.

И нужны стали человеку живая и мертвая жизни!

Рассказывают, что любая жизнь – это зеркало; но – не из стекла или хорошо полированной бронзы: в таком зеркале не увидеть