опыту – ослу. Впрочем, в пользу осла следует сказать, что он вполне справился бы с поручением, не охвати его по дороге жажда. Ибо если кто-либо полностью поддастся руководству опыта и будет неуклонно продвигаться вперед, придерживаясь некоего закона и метода, и не позволит жажде наживы или почестей охватить себя по пути, и превозможет побуждение опуститься наземь и снять с себя ношу, дабы насладиться ими, – тому, как я твердо уверен, вполне можно было бы вверить доставку новых божественных милостей.

Что касается передачи дара змеям, то эта подробность, по-моему, добавлена просто для украшения, если только ее не вставили в упрек человечеству, которое, подчинив огонь и освоив множество искусств, тем не менее не способно добыть себе того, чем природа сама собой наделила многих других животных.»

И вот теперь – когда спелёнутого Пентавера (со всеми его псевдо-царскими мастерствами и умениями) доставили в помещение для мумификации, он вдруг вспомнил свой сон (который ему был дарован, пока царевич ожидал своего приговора). Приснилось царевичу Пенитаверу, что он царь Гильгамеш.

То есть – почти (ему) единовременник, а теперь – ещё и единоплотец; вот этот сон во сне (виртуальное в виртуальном):

Рассказывают, что привиделся однажды царю в обычном сне совсем другой сон, предрассветный и между обычных сновидений легко проходящий (причём – их совсем не тревожа); но (как и водится при дворе и в другой повседневности) – сон во сне начинался с перечисления его царских титулов.

Назван был Гильгамеш – всё повидавшим, перешедшим все горы и постигшим премудрость творения земного, и ведавшим о со-творениях богов; и о том, что принес Гильгамеш всем нам весть о временах до Потопа – тоже всельстивейше упомянуто было!

Услышал всё это царь – и сразу стал ожидать подвоха. И вот – вместе с этим удивительным изменением царя (который – по царски стал себя во сне собирать и готовить к изменам), сразу же и со-изменился!

Приснилось царю – пробудился он посреди прекрасного (жизнь как эстетический феномен – бесконечных со смертью ристаний) побоища. Пробудился (во сне) – уже весь покрытый чужой горячею кровью; пробудился – как будто из смерти своей народился): как будто бы наяву и в насквозь промокшей одежде выскочил он из бодрящей купели!

А что выскочил он безоружен, так пустое – надолго ли?

Гильгамеш – зарычал радостно и люто. Гильгамеш – молниеносно отобрал у кого-то из многочисленных врагов секиру, и (промедлив – покуда опомнятся и бросятся: ибо большего наслаждения жаждал) шагнул в самые толчею и переплетения могучих тел, и в наисладчайшее визжание разящей бронзы.

Конечно же – очень скоро царь победил; только тогда – разметавшийся на царском своем ложе, взглянул Гильгамеш – из сна на себя и сравнил свои сны, и увидел себя среди множества трупов (никого из живых рядом с ним не осталось)!

Его разметавшийся сон – был подобен его повседневности: ока-зывался по-рассыпан на малые сны (вот как этот – где стоял посреди множества трупов, оставаясь живым); но – в каждом его сне были только мертвые! Весь (составной) его сон – был составлен из мертвечин!

Царь (не сам по себе) – увидел, что огромный и озверевший, стоит он по колени в крови и грязи, и захотелось ему поскорее себя очистить. Тогда (и только тогда) – открылся ему во всей полноте его сон во сне.

Причём – полнота ока-залась совсем неподалеку от мертвого поля. Открылись царю – хрустальный источник, впадающий в озерце.

Широкими шагами зашагал Гильгамеш. Переступал он через мертвых. И вот уже через последнего из них перешагнул он. И вынужден был замереть у самой воды. Ибо! Умывалась! В озерце! Женщина!

Захохотало его сердце. Глазами своими – проглотил он её. Прекрасной и стройной была она. С тонкою талией и небольшой нежной грудью. И была вся она открыта для царя. Была она нагой – глаза ее, светлые и рыжие, и с глубинной слепящей зеленью, призывно ему полыхнули.

Тогда (не смотря на всю свою разбуженную удачным ристанием похоть) – он и окаменел.

Казалось бы – уже сбросил он (и сам не заметил как) окровавленные и скоромные одеяния свои и отбросил подальше (чужую – слишком легка) секиру, и уже сам погрузился в живую воду озерца; более того – по виду почти перекинулся из убийцы в живое; но – все это время, пока перекидывался, его глаза уже обладали ею.

Он. Был. Царь. Он – умел перекидываться в героя и полубога, потому – не только затем омывался водою, чтобы после царского своего обладания женщиной ещё и сохранить память своего осязания её кожи.

Он (герой) – себя предлагал (ей) по царски. Он. Выпрямился (как полубог), нагой и огромный, во весь свой почти сказочный рост; но (всего лишь как тролль на солнце) – окаменел! Остановил его цвет её глаз.

А нагая красавица уже улыбалась ему (уверенно и призывно)! И совсем-совсем немного (как мимолетное солнце сквозь хрустальную воду Потопа) – снисходительно; а он – уже почти касался ее!

Но. Ничего. Не смел с ней совершить.

Он, царственномогучий отец многим отпрыскам и по всему Уруку, и много окрест его. Видя цвет её глаз – с горечью поминал он все свои царские титулы; но – по царски ему приходилось себя усмирить.

Ничего не знал он об Отце. Но. О малых. И пакостливых богах, что расплодились в миру (происходя – из познающих и расчленяющих, и зарвавшихся), царю хорошо ведомо: он и сам побывал полубогом.

Он. Был. Царь.

Первый (пожалуй) – кто принял к сведению не (просто) гордыню свою, а гордыню гордыни; он – всё ведал: и об игре с телами и душами мира, воспринятыми как эстетическое наслаждение, окровавленное и скоромное– ведомо ему было не по наслышке, ибо (и сам оказывался не без греха.

И о небывалом в его Междуречье цвете глаз этой женщины он не забывал, потому вопросил:

– Скажи мне, кто ты, и назови свое имя, окажи нам двоим уважение! Я тот, кто правит в Уруке и о ком ходят из уст в уста мифы, мое имя герой Гильгамеш.

Смерть – стоя при входе в помещение для