– Сказала, что мать твоя тоже педагог и что мы знаем, на какой такой лемонт деньги собирают. Еще раз потребует на лемонт или нужды класса – я ее быстро в прокаратуру сдам.

Бабушка так и говорила – «прокаратура», «лемонт». Некоторые слова она произносила хорошо, а в некоторых путалась. Говорила «угурец», «кекчук», «писа». Один раз они пошли все вместе, еще в прошлом году, в пиццерию. Саша в первый раз пробовала пиццу. Как и бабушка. Той так понравилось, что она уже два раза дома сама пекла. Бросала туда всё: майонез, крошеное яйцо, кабачки – и называла это «писа с кекчуком». Хоть она слова и коверкала, зато учительницу припугнула – никаких денег с них не требовали. Алевтина Юрьевна перед Новым годом заикнулась, что Сашина мама, если деньги не сдает, могла бы тогда шторы школьные постирать. А Саша – на нее иногда, когда она видела, что имеет силу против подлеца или сволочи, находило – спросила учительницу громко: «Алевтина Юрьевна, а как пишется правильно – “прокаратура” или “прокуратура”?» Та сразу сменила тему и заговорила про новогодний утренник. Ну да Аньке она всё это объяснять не будет. Черт ее знает, Аньку, поймет ли. Вообще, она тоже не сказать чтобы дурочка, скорее, ветреная и лентяйка. Но не дурочка – дура бы не выжила одна с маленькой Женей на руках и с почти девяностолетней бабой Тоней. Анька была очень смышленая и такая… как бабушка говорит, живистая. То есть умеющая выживать. Но что она знала про деньги? Саша не стала говорить о ремонте и только кивнула. Ну, раз родители Киселёва елку наряжают и окна моют, значит, у них духу не хватило с учительницей разобраться. Саша уже взрослая, ей давно исполнилось девять лет. Мама в девять лет одна везла на поезде четырехлетнего брата Витю с Севера в Тюмень на операцию – он схватил раскаленную сковородку, рука не зажила и загноилась. Бабушка в девять лет на фабрике стекла в рамы вставляла, а в одиннадцать на другой фабрике шила для фронта бушлаты. Ее на ящик ставили, она строчила. Так что Саша всё понимает.

Они с Анькой спустились к гардеробу. Никого не было. Толпа бегала по этажу, как в обычную перемену, никто к гардеробу не рвался. Всё, как обычно, только часы показывали уже 8:52, а звонка не было. Точно, освободили от занятий. Сейчас остальные сообразят, начнется давка. Анька подошла к гардеробщице первой и подала номерок. Та даже возмутилась, что ее отвлекли от вязания.

– И куда намылились?

Анька не поняла:

– Чего?

– Куда намылились, спрашиваю. Кто с уроков отпустил?

– Ааа, – улыбнулась Анька. – Так всех отпустили. Сейчас все прибегут. Карантин.

Гардеробщица очень удивилась, но одежду им отдала. Они не спеша оделись. Все скамейки в холле были свободны, можно занимать любую. Ну прям как короли. Саша одевалась счастливая, что уроки неожиданно закончились, хотя что-то не давало ей покоя. Будто они сбежали. Не отпустили же никого. Как-то неуютно. Но раз Анька уходит… Пришла наконец Оксана Ермакова с новенькой Светой. Оля Константинова, тихая крупная девочка, и такая же крупная Марина Нохрина смотрели на них с Анькой изумленно.

– Вы куда? – спросила Марина.

Саша вальяжно ответила:

– Гулять.

– Как гулять? А Алевтинушка? – так Оля называла учительницу. Как старшеклассники. У нее были две старшие сестры.

– Так карантин же, – добродушно ответила Анька, – сегодня по ошибке учимся-то. Сейчас всех отпустят. Видите, и звонка нет.

Девочки переглянулись. Оксана взяла портфель:

– Я за сменкой в класс. Кто со мной?

Остальные пошли следом. Правда, Оксана потом обернулась и попросила их с Анькой неуверенно:

– Вы нас подождете, да?

Анька пожала плечами:

– На улице подождем.

Они вышли. Уже на крыльце Саша поняла, что снова забыла повязать шарф. И вообще про него забыла. Он остался в рукаве шубы и теперь жал ей руку. Кое-как она его вытащила, потому что он еще и запутался в резинке от варежек.

Подала молча Аньке, та молча повязала. Она зимой всегда ходит в легкой куртке-аляске и может двигать руками сколько хочет. Анька завязала Саше шарф на шее, обернув его вокруг воротника два раза. Да так завязала, что рот у Саши оказался плотно закрыт – еле высвободила. На крыльце стояли только они одни. Даже через двери было слышно, что внутри тихо, никто с уроков не выходит. Они постояли так еще немного, потом Анька предложила перейти через двор и подождать девочек в аллее напротив. Всего-то шагов сорок. Они перешли в аллею. Там, правда, было грязно. Сугробы не просто подтаивали, они почему-то почернели. В этом месте проходили под землей горячие трубы, там всегда снег таял. Сейчас его натаяло столько, что вода текла, будто речка. Саша побулькала в воде носок сапога – немного его отмыть, утром спешила и все сапоги забрызгала. Они стояли. Саша мыла сапоги, Анька прислонилась к дереву. Наконец на крыльце появилась Оксана. За ней Оля, Света. Почему-то Лена Рудникова, Андрей Королёв, тихий рыжий мальчик, которого никто не любил, потому что он у всех всё крал. Его друг Салават вместе с ним. Да там весь класс! Саша вздохнула: ну, значит, отпустили!

Их 4-й «А» вышел на улицу почти в полном составе, но все как-то разбрелись по просторному крыльцу и не решались спуститься. Салават и маленькая Наташа Вагапова оглядывались на двери, как будто раздумывали, не вернуться ли им в школу. Оксанка со Светой отошли в сторону и стояли с таким видом, будто им не девять лет, а семнадцать, как старшеклассницам, и они выбежали покурить. В общем, все как-то мялись. Но вышли все, даже Лисовец с Симаковым. Первым со ступенек спустился Андрей Булыгин. Он держал свой ранец за ручку, но через плечо. По-хулигански.

– Ну, чао! Я домой. Пишите письма!

И действительно пошел домой. Ушла Лена Рудникова. Света подошла к ним с Аней и сказала:

– А у меня мама дома. Я домой пойду.

Остальные потолпились еще на крыльце и стали потихоньку спускаться. Домой никто не уходил: у кого-то ключа не было, кто-то далеко жил и боялся идти один, кто-то дома в одиночестве сидеть не хотел, кому-то родители запрещают уходить без бабушки или дедушки. В общем, некуда было идти. Саша тоже домой не хотела – там Серёжа. Впрочем, они, наверное, с бабушкой сейчас гуляют, но зимой выходят на улицу ненадолго. Только придешь, разденешься, а они уже вернутся. Вот еще, сидеть с ними целый день. Может,