В один из таких «жутких» баров я попала на следующий вечер после прибытия. За мной зашел живущий в Маццано 84-летний финн по имени Кай: «Есть ли тут финские писатели?» – крикнул он мне в домофон, в то время как я готовила минестроне из купленных у Витторио продуктов. Оказывается, у Кая такая традиция – предлагать приехавшим в резиденцию cafe corretto, то бишь эспрессо с самбукой. Но поскольку я кофе не пью, то заказываю то же самое с чаем (правда, Сильвия за стойкой отказывается давать какие-либо гарантии подобному чуду). Обычный эспрессо здесь стоит восемьдесят центов, приправленная версия – один евро. За чашечкой Кай рассказывает мне историю деревни и на обратном пути показывает тайный, воняющий плесенью и кошачьей мочой маршрут, где хоть глаз выколи, но быстрее попадешь домой, если не особо задумываться о призраках и страшных поворотах местной истории. Затем он показывает, как правильно целоваться на итальянский манер, и возвращается в свой дом, который находится от моего буквально на расстоянии двух дверей.

Через несколько дней пишу:

«Сначала ты думаешь: какое богом забытое место с разбитыми домами, покосившимися церквями и развалюхами на четырех колесах! Даже римский таксист не находит места назначения по навигатору. А потом, через день или два, перекусив, выспавшись, напившись японского чаю и прочитавши книгу на освещенной ярким солнцем террасе под шум реки, – тогда только начинаешь разглядывать ласточек, мечущихся вечерами в развалинах, тогда уходит паника, и ты чувствуешь себя как дома. Начинаешь приглядываться к обветшалым воротам, к лестницам, неожиданно упирающимся в стены… И вот ты уже фотографируешь сорняки на стенах (которые за сотни лет столько раз штукатурили, что поверхность представляет собой комковатое разноцветие), кривые линии теней и арки узких улочек, цветные пятна развешанного белья. И вскоре уже не можешь без летающих в вечерних отблесках ласточек, без свежести восходящего солнца, без дурманящего утреннего воздух и – ах, эти галки! На третий день начинаешь считать дни до отъезда – их уже двадцать четыре. И думаешь, что уже даже и не хочется ни махнуть в Рим на денек на единственном утреннем автобусе, ни смотаться в новую деревню в шести минутах езды вверх по склону. Хочется просто сидеть внутри этих серых камней, в уголках этого крохотного домишки и ходить тремя возможными направлениями. Хочется слышать только тихий гул стены – возможно, это отражение шума бегущей внизу реки. Хочется просто зарыться в эти камни и погрузиться в их космос».

Далее выписываю себе инструкции на следующие двадцать четыре дня.

До заката: всегда выходи на улицу посмотреть на ласточек.

Всегда выходи на улицу послушать тихий гул стен.

Жаркий день. На градуснике +27. Пора взяться за работу, но хочется просто выйти на крышу и посидеть там на террасе. Отправляюсь в верхнюю деревню купить свежих омаров, на обратном пути выпиваю в баре стаканчик грейпфрутового сока. А когда иду по тенистому переулку домой, вдруг наталкиваюсь на других обитателей арт-резиденции. «Ой, а я же знаю тебя», – говорит один из жильцов. Оказывается, это Маркус, друг детства моего брата, с ним его жена-художница Аура и трое мальчиков. Все очень приятные. Аура говорит, чтобы я как-нибудь заглядывала к ним на ужин, а еще можно вместе сходить в лес на прогулку. Они приехали сюда на машине из Финляндии и собираются провести целых два месяца. Начинаю завидовать…

Вечером Аура приходит посмотреть почту через мой (все-таки работающий!) USB-модем, и мы перекидываемся парой слов. Она акварелист, в последнее время интересуется женскими образами раннего христианства – в частности, Агнес и Сесилией. Последнюю я знаю: ее высеченное в мраморе тело я видела в Риме в базилике Санта-Сесилия в районе Трастевере. Аура увлеченно рассказывает историю святой. Та в III веке хранила девственность, постилась, одевалась в дерюгу, даже прогнала мужа с супружеского ложа и обратила четыреста римлян в христианство, за что была приговорена к обезглавливанию. Палач дважды наносил удар мечом, но не смог отделить ее голову от тела, и Сесилия прожила, истекая кровью, еще три дня. Агнес отличалась достигавшими до земли волосами – в этом Аура немного ее копирует. Агнес, жившая в Риме столетием позже Сесилии, избегала женихов, пока один из них не донес на нее. В качестве наказания за христианскую веру Агнес приговорили к публичному раздеванию на стадионе Домициана (нынешняя пьяцца Навона), чтобы проходящие могли осквернять ее своими взглядами. Однако ее волосы чудесным образом выросли и закрыли все тело, тем самым спася ее невинность.

Аура и сама похожа на тех женщин, о которых пишет. У нее сильны всякие ощущения и предчувствия. Случается, что иногда она лишается чувств при встрече с новым человеком или если «ощущает сильное поле». Про меня она сразу поняла, что я, как и она, по знаку Весы – что бы то значило?! Помимо живописи Аура занимается перформансами, и многие из ее выступлений вместе с партнершей Линдой посвящены историческим женщинам. Однажды они организовали некий сервис общения, где можно было забронировать встречу с Марией Антуанеттой, Анной Карениной, Сью Эллен и Девой Марией. Они обе отрастили себе длинные темные волосы, чтобы на перформансе их нельзя было отличить друг от друга.

Позже вечером нахожу в Интернете работу Ауры, посвященную святой Серене. На картине вылитая она, только грустнее, словно ей известна ее судьба. Под глазами акварельные тени, сама же Аура источает энергию улыбок. Чуть позже я приглашаю Серену-Ауру к себе на бокал вина. Мы сидим на террасе и беседуем о святых и прочих ночных женщинах, смотрим на раскинувшийся перед нами древний лес, скрывающий могилы некогда живших здесь этрусков и фалисков.

Маццано в мае – это стоящее неделями пекло. Уж не знаю, о чем я думала, упаковывая вещи, наверное, о том, что в средневековых домах холодно, – но в моем чемодане лежат груды кашемировых свитеров и бамбукового белья, а от тех двух единственных юбок, что были бы кстати в такую жару, я в последний момент отказалась.

Добавить в главу о багаже: Никогда не откладывай в сторону летнюю юбку. Она весит пять граммов и размером с носовой платок. Не строй из себя Нелли Блай.

В один прекрасный день в Маццано начинается деревенский праздник. Мои планы поработать с утра прерываются внезапным звонком в домофон. Звонит Кай, спрашивает, не желаю ли я прогуляться с ним и его супругой до ближайшей деревни и выпить там чашечку кофе – у них традиция угощать проживающих в арт-резиденции. «Встречаемся через четверть часа наверху на пьяцца Антиса». Я спрашиваю, где она, потому что знаю только пьяццу Умберто I в старом центре. «Тогда встретимся у дверей», – бросает Кай, и, до того как отключится домофон, я слышу, как он фыркает черт-те что, как можно заблудиться в Маццано… Оказывается, что пьяцца Антиса находится в 20 метрах от нашей развалившейся церкви.

Мы отправляемся в средневековую деревню Непи. Жену Кая зовут Кристель. Это чрезвычайно умная, обладающая чувством юмора, начитанная женщина, с большим опытом работы в международных кругах. Она в Италии с года моего рождения. Кристель безостановочно рассказывает об открывающихся из окна автомобиля пейзажах: вдалеке синеют Апеннины (можно кататься на лыжах зимой), растет фундук (виноградная лоза и оливки не приживаются), дубы (семь видов), вьюн (только начинаю восхищаться, как слышу, что он убивает деревья и разрушает стены), развалины большого дома (некогда киностудия, где снимали спагетти-вестерны), источник (разливается минеральная вода Непи), акведук Непи (наклон два сантиметра на метр). По прибытии в Непи Кристель руководит сидящим за рулем Каем (будь ты итальянец, то припарковался бы здесь). В Непи работает рынок, перед церковью собралась на конфирмацию группа одетых в белое детей. Скоро появляется оркестр, и дети начинают двигаться вслед за ним по улицам деревни – вид, достойный кинокартин Феллини. Мы разглядываем стойки с сырами (выбираем пекорино), покупаю увлажняющий крем (по рецепту этрусков, с оливковым маслом), а Кристель покупает мне кусочек корня солодки – эдакая сухая палочка, ее я послушно сосу на обратном пути. Наконец мы садимся выпить кофе и чаю (чай со льдом тоже возможно, если заказать отдельно), Кристель рассказывает о своей впечатляющей карьере. Кай говорит, что в Хельсинки на улицах его постоянно тормозят поцелуями в щеку и он никогда не знает, кто все эти люди, за исключением того, что они как-то связаны с Маццано. За двадцать лет здесь ежегодно побывали не менее двадцати финских писателей или художников, и каждый помнит Кая, но он не может запомнить их всех.