Охрана выгоняет меня из закрывающегося Уффици. Иду в церковь Санта-Тринита, чтобы собраться с мыслями и поведать дочери Сассетти о происходящих в мире удивительных вещах. Ее живот округлился, она смотрит на меня с фрески вопрошающим взглядом. Позже иду ужинать в крохотный ресторанчик, который держат две сестры: из его окна видна черная вода Арно и огни палаццо, отражающегося в ней множеством этажей.

На обратном пути к Понте-Веккьо попадаю в водоворот демонстрации, и отхожу в сторонку, чтобы посмотреть на шествие со стороны. Люди идут нескончаемым потоком, причем в основном это женщины – молодые, среднего возраста, пожилые, – похоже, это женский марш, секундочку, сегодня же Женский день! Вот почему открылась выставка Плавтиллы! Народу не протолкнуться, женщин становится все больше, они несут транспаранты с изображением яичников, я тороплюсь фотографировать. Они требуют права на самоопределение, autodeterminazione, права не становиться родильной машиной и дочерью Сассетти. Мое тело – мое дело!

Потом я понимаю, о чем речь: Anno Domini 2017, в год 2017-й от Рождества Христова женщины Флоренции наконец-то вышли на улицы, вышли из спален, кухонь, подвалов и складов – и это такое чудо, что у меня перехватывает дыхание.

[заявка на грант, надиктовано пишмашинистке]

* * *

[письмо пером в трех экземплярах]

Виллервиль, Нормандия. Здесь, на берегу Атлантики, моя невестка владеет старым домиком. Он какой-то узенький и сумрачный внутри. Мы приехали с моей подругой Буз, тоже писательницей, на пару недель, чтобы уединиться и провести писательский лагерь. Идея исключительно гениальная, в этом я уже уверена заранее: писательство подразумевает постоянное балансирование между требуемой изоляцией и окончательным одичанием, а значит, идеальное лекарство именно здесь – трудовой лагерь с коллегой.

Десантироваться в Нормандии, оказывается, не так-то и просто. До отъезда я ночую у подруги, потому что в мою квартиру арендаторы уже въехали накануне. Подъем в шесть утра, затем маршрут Хельсинки – Париж – Лизье – Трувиль – Виллервиль, а в довершение всего перетаскивание чемоданов в холодный и влажный дом, находящийся на грани голодной смерти. (Я опять завалила экзамен Нелли Блай по упаковыванию вещей в дорогу.) Полумертвые, заказываем пиццу на ужин, съедаем ее под вино на лестницах подпорной стены. Стоит чудесная погода, наступил отлив, берег кишит сборщиками моллюсков и устриц в сапогах и с ведрами.

На следующий день отправляемся на рынок в соседнюю деревню купить еды. Набиваем сумки морепродуктами, свежей колбасой, артишоками, листовой капустой, персиками, финиками, горным сыром, фуа-гра, поммо[47], сидром, вином Сансер. Обедаем устрицами на променаде у пляжа Трувиль-Сюр-Мер, съедаем десерт в желтой «крепери» на углу. Вечернее небо украшено пурпурными складками облаков, снасти для ловли ракушек блестят ледяным серебром так, что захватывает дух.

В магическом свете зимнего сада делаю снимок и отправляю его в Фейсбук с подписью: «То, что заставляет вещи выглядеть прекраснее: коллега по цеху».

А потом мы приступаем.

Утром поднимаюсь по узкой винтовой лестнице в маленькую спальню, где стоит мой, условно говоря, рабочий стол, а на самом деле – столетней давности трюмо из вишневого дерева. В потемневших от времени зеркалах я вижу себя и серебряную крышку ноутбука. Дышу глубоко. Хочется думать, что вот она – женщина, способная написать книгу. Хочется думать, что я вхожу в когорту путешествующих и пишущих женщин вместе с Карен, Изабеллой, Идой и Мэри, и тех, кто работал кистью.