Я встала с кровати. Это было нелегко, тяжесть в груди была такой, как будто меня камнями нашпиговали. Может, так оно и было. Откуда мне знать, что я такое на самом деле? Внутри забулькал безумный смех. Я его подавила и сделала несколько глубоких вдохов и выдохов.

Думай.

Пусть я – творение отца, но я не слабоумная.

Подойдя к двери, я снова подергала за ручку.

Заперто.

И тут я впервые на своей памяти захотела, чтобы рядом со мной был Баян. Я даже не догадывалась о том, насколько мы с ним похожи. Мы могли бы помочь друг другу. Возможно, я смогла бы просмотреть осколки внутри его и освободить его от воли отца. Смогла бы найти способ вернуть воспоминания, которые стер мой отец.

Машина памяти. Выращивание людей. Надо узнать об остальном.

Я подошла к двери на балкон, к ставням. Заперто. Все под замком. Всякий раз, когда я прикасалась к двери или ставням, на меня наваливалась тяжесть поражения.

Я вернулась на кровать. Жутко хотелось сбросить безрукавку и тапки и снова лечь.

Может, когда-то это все уже было со мной.

Ни в чем нельзя быть уверенной.

Я наткнулась пяткой на что-то твердое. Наклонилась и вытащила из-под кровати дневник в зеленой кожаной обложке. Можно было бы спрятать его понадежнее, но отец редко заходил в мою комнату.

Что делать? Пытаться себя изменить было слишком страшно. Я начала снова просматривать дневник, и в этот раз новые подробности буквально бросались в глаза.

Поездка к озеру в горах. Я писала, что погода была не по сезону чудесной. Но тогда мне было пятнадцать, а значит, это был сухой сезон. В сухой сезон погода почти всегда хорошая. Меня укусила морская змея. Я писала, что плавала в бухте. Когда я читала это в первый раз, решила, что речь идет о гавани. Но зачем называть ее бухтой? Императорскую гавань все всегда называли просто гаванью. Еще я упоминала, что мама готовила рыбу. Зачем маме, супруге императора, самой готовить рыбу, когда у нее для этого есть слуги? Когда я читала это в первый раз, подумала, что маме просто нравилось готовить и она иногда ради собственного удовольствия ходила на дворцовую кухню. Но я так думала, потому что, читая дневник, хотела, чтобы в нем были записаны мои воспоминания.

Не было ни болезни, ни утерянной памяти. Мои воспоминания начали формироваться пять лет назад, когда отец меня создал.

Этот дневник. Почерк был мой, но писала не я. Я с отчаянием отвергнутого ребенка хотела, чтобы дневник был моим. Без него я вообще не имела ни малейшего представления о том, кто я на самом деле. Но с другой стороны, отец был так доволен, когда я давала ему найденные в этом дневнике ответы. Кто его написал? Отец надеялся, что я стану кем-то. Но кем?

Надо было все это выяснить, но дверь в комнату заперта.

Я прижала дневник к груди и ссутулилась на краю кровати. Тапки и безрукавка показались вдруг бесполезными. Я никуда не собиралась идти.

В дверь кто-то постучал. Я быстро сунула дневник под кровать.

Хромая, вошел отец. В одной руке у него был посох, в другой – дымящаяся миска с рисом, курицей и листовой горчицей. Я наблюдала. Отец поставил миску на стол, посмотрел на меня и вздохнул:

– Мне жаль, что пришлось выбрать этот путь.

– Какой? – Я очень старалась, чтобы мое лицо не выражало никаких эмоций.

– Ты должна понять: к тому времени, когда я осознал, что делать, моя жена… она давно умерла. Я сжег ее тело и отпустил ее душу на небеса. Поэтому пришлось использовать то, что было под рукой. Я нашел способ все исправить. – Он говорил так, будто вовсе меня не слышал. – Моя машина памяти устранит твои недостатки.

Мне хотелось накричать на него. О чем он вообще говорил? Сотворил из меня нечто, что он обсуждал со своей покойной женой? Единственное, что нуждалось в починке, – это то, что он сломал внутри меня на улицах Императорского острова.

Я попыталась задать еще один вопрос:

– Почему ты держишь меня взаперти?

По лицу отца мелькнула тень, словно от пролетевшего мотылька.

– Тебе не следовало этого делать. Не следовало переписывать команды моих конструкций. У тебя неплохо получалось. Заметил только после Уфилии. Тогда я и понял, что ты намерена пойти к Илит. Илит – сложная конструкция, но у тебя и с ней почти получилось. Мне придется потратить какое-то время, чтобы привести ее в порядок.

Отец посмотрел мне в глаза, а я даже в этот момент не испытывала к нему ненависти.

Он сломал что-то во мне еще до того, как убил Нумина и его семью. Меня больше не волновало, читает ли он печаль на моем лице.

– Я хотела, чтобы ты гордился мной. Гордился так, как отец гордится своей дочерью. Я слушалась тебя, делала все, о чем ты просил, но ты все равно предпочел Баяна.

Отец развернул стул от стола и сел. Плетенное из тростника сиденье заскрипело под его весом. Он небрежно махнул рукой, как будто все мои многолетние страдания можно было разогнать, словно облачка дыма:

– Конкуренция всегда шла тебе на пользу. Как видишь, я был прав. Ты нашла способ обокрасть меня. Нашла способ обрести запрещенные мной знания. И у тебя получилось лучше, чем у Баяна.

Он знал. Все то время, пока я думала, что нашла способ обойти установленный им порядок, он наблюдал за мной и молча одобрял. У меня скрутило живот.

Отец кивнул, как будто прочитал мои мысли:

– Тебя я могу простить, вот только вернем твои воспоминания и установим правильные. Ты делаешь успехи, но цель еще не достигнута. А те, кто тебе помогал, должны за это поплатиться.

У меня сдавило виски, глазам стало горячо. Всю мою решимость не выдавать свои чувства смыла волна злости.

– А Баян? Его ты тоже убил?

– Зачем мне его убивать? Он не конечная версия, но он полезен.

Отец встал и подошел ко мне. Посох громко стучал по полу.

Я сжала кулаки. Надо было ударить его, вцепиться слабыми руками в горло. Но я не могла. Я просто сидела на кровати, наблюдала за ним и надеялась, что он прочитает злость в моих глазах.

– Лин… – Отец протянул руку и прикоснулся к моей щеке.

А я прильнула к его ладони и ненавидела себя за это. Его одобрение и его любовь – это все, чего я хотела. Я хотела почувствовать себя дочерью, стать частью семьи.

Но в его прикосновении, в том, как он провел пальцами по моей щеке, было что-то странное.

– Мне жаль, что пришлось выбрать этот путь, – повторил отец.

– Почему тебе обязательно было их убивать? Они не причинили никакого вреда.

Я вспомнила, как Нумин колебался, прежде чем согласился мне помогать. Вспомнила, как он работал, стоя возле горна, как усадил меня за стол в своем доме, рядом со своими самыми дорогими людьми.