которая считалась непроходимой. А потом подоспеет остальное войско с верблюдами, и султан наверняка будет повержен.

Прежде чем подниматься наверх, Тамерлан приказал привести к себе местных жителей, хорошо знавших горы, и подробно расспросил, где находился самый сложный участок.

Из всех он выбрал в проводники худощавого хитроватого афганца, сразу получившего от Великого эмира мешочек с золотыми монетами, и немного отдохнувшее войско приготовилось штурмовать горы.

Афганец наметил путь через высокий Восточный Гиндукуш.

– Все говорят о твоей мудрости, эмир, – сказал проводник, когда войско, пройдя несколько километров по такой пыльной дороге, что у солдат потемнели лица, оказалось у подножия массива. – Тогда подумай, что вам делать. Конечно, я проведу вас наиболее безопасными тропинками, если о них можно так сказать. Однако здесь есть одно «но». Видишь ли, до тебя ни один военачальник не переваливал с войском через хребет.

Тимур расхохотался.

– До меня самым великим был разве Чингисхан, – веско ответил он, и афганец поклонился.

– Так-то оно так. Но, понимаешь, здесь, в долине стоит страшная жара, солнце палит, будто раскаленный шар, твои воины красные и потные, но там, в горах, еще лежит снег, и довольно рыхлый. Лошади увязнут в нем.

Тамерлан опустил голову и задумался. С таким препятствием он сталкивался впервые. Сначала показалось, что сама природа помешает выполнить задуманное, но потом решение было найдено.

Тимур случайно посмотрел на войлочные стены своего шатра и бросил:

– Несите как можно больше войлока.

Солдаты забегали, и вскоре возле Великого эмира выросла целая гора мягкого материала.

– Думаю, этого хватит, – решил повелитель и добавил: – Подниматься будем в ночное время, когда снег затвердеет. Но в горах придется делать стоянки, поэтому нам просто необходимо подкладывать войлок под копыта лошадей, чтобы их ноги не увязли. Те, кто имеет лошадей, пусть возьмут войлок для себя.

Беки переглянулись. Они в который раз поражались мудрости правителя.

Бывший приближенный Тохтамыша Идегей-мурза, перебежавший к Тимуру, ни на минуту не пожалел о своем решении. Прежнему хозяину было далеко до его заклятого врага: он явно уступал ему в мудрости и дальновидности.

Теперь зубчатые горы, выдвигавшиеся за зелеными предгорьями параллельными цепями, их не пугали. Они прошли немного вверх. Ущелье суживалось, сочная зелень сменялась редкими кустарниками. Вскоре тропа стала такой крутой, что всадникам пришлось соскочить с лошадей и вести их под уздцы. Солнце пекло нестерпимо, стрекотавшие кузнечики убаюкивали, и веки смыкались сами собой.

Проводник привел их к котловине с небольшим прозрачным горным озером, и усталые путники опустились на камни, чтобы передохнуть до наступления темноты.

День медленно переходил в холодные сумерки. Озерцо заклубилось туманом, дневная жара словно угасала вместе с лучами солнца.

Когда ночная мгла совсем завладела горами, отряд медленно стал подниматься по крутым горным тропинкам. Люди упорно шли дальше, поторапливая неповоротливых лошадей.

Проводник-афганец, ловко петляя по узким горным дорогам, попросил зажечь факелы и предупредил об осторожности – им не раз придется двигаться по самому краешку пропасти.

Молодой и горячий десятник Муса-бек, решив всех обогнать, пришпорил коня – и, слетев вниз, оказался в черной пасти горной дыры. Грохот камней, ржание лошади, последний крик несчастного – все слилось в оглушительный шум. Приятель Мусы Карабатыр бросился следом и чуть сам не отправился за другом – его удержал могучей рукой тысячник Али. Карабатыр вырывался из его объятий и чуть не плакал. Ему казалось, что друга еще можно было спасти.

Проводник покачал головой, гримасничая опаленным солнцем лицом:

– Эта пропасть очень глубока. Если кто-то оказался на ее дне, поверь, его разнесло на куски.

На глазах Карабатыра показались слезы, и он торопливо утер их.

Когда подъехала кибитка с Тамерланом, Великий эмир вышел на тропинку и поднял руку, желая произнести речь. И тотчас стих говор и воцарилось траурное молчание.

– Мы предупреждали вас, – начал Тимур, – что это восхождение очень опасное. До нас ни один всадник не осмеливался штурмовать перевал. А почему, спрошу я вас? Да потому