Он выдыхает и снова обнимает меня, зарываясь лицом в мои волосы.

— Я так понимаю, это ”нет", — бормочу я, поглаживая руками его спину. — Но просто чтобы внести ясность, Куинн, что бы ни случилось дальше, я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Свидетельство о браке или нет, контракт или нет, глава Коза Ностра или нет, я хочу тебя. — Я тихо смеюсь. — Тебя и твое превосходное гладиаторское семя, от которого я хотела бы сделать детей.

Он стонет. Он обнимает меня крепче. Затем шепчет мне на ухо: — Пятерых.

— Ты готов к этому?

— Я был готов с той самой секунды, как впервые увидел тебя.

— Хороший ответ. Пришло время поцеловать меня, Куинн.

Он отстраняется, его глаза сияют, а на лице выражение чистой преданности.

— Ты всегда будешь такой властной теперь, когда возглавляешь Коза Ностру?

Моя улыбка перерастает в ухмылку.

— О, я собираюсь быть еще хуже.

Со смешком Куинн опускает голову и целует меня. Он мягкий, глубокий и дает все, о чем я только могла мечтать. Это похоже на данное обещание, обещание более сильное, чем любая подпись на юридическом документе или клятва, произнесенная перед четырьмя сотнями свидетелей в церкви. Это похоже на поле цветов, раскрывающих свои бутоны навстречу солнцу после долгой зимы. Такое чувство, что возвращаешься домой.

—

В тот вечер я встречаюсь с четырьмя главами других семей. Альдо, Томази и Алессандро приветствуют меня уважительными рукопожатиями и улыбками. Массимо приветствует меня точно так же, но его улыбка не касается глаз. С ним надо быть осторожнее. Он такой же эгоист, как Джанни, но гораздо умнее.

Мы проводим три часа, обсуждая прошлое, настоящее и будущее Коза Ностры в Штатах. Кроме того, Алессандро предоставил мне цифровой файл со всеми доказательствами, которые они собрали о предательстве Джанни. Никто не извиняется за его смерть и не выражает мне соболезнований в связи с потерей моего брата.

Я не ожидала такой любезности. Все что заставило мужчин познать цену нелояльности, заставляет женщин узнать тоже.

Рождаемся в крови, в крови умираем. Таков был наш образ жизни на протяжении веков.

Проводится официальная церемония присяги. Мне вручают золотое кольцо-печатку с фамильным гербом. Он слишком велик для моего мизинца, поэтому я ношу его на указательном пальце правой руки. На нем все еще кровь Джанни. Я тут же решаю, что никогда не буду её смывать.

В конце собрания, когда все прощаются и остальные выходят из задней комнаты ресторана, Массимо задерживается. Крутя большим пальцем кольцо на мизинце, он смотрит на меня в задумчивом молчании.

— Высказывай свое мнение, Массимо, — говорю я, стоя по другую сторону стола.

Через мгновение он говорит: — Мы с Энцо были близки. Ты это знаешь.

— Знаю. Я также знаю, что ты знал о том, что он сделал со мной.

— То, что происходит между мужем и женой, — это их дело.

— К чему ты клонишь?

Он снимает со спинки стула свое кашемировое пальто и натягивает его. Он не торопится застегивать его. Когда это сделано, он окидывает меня оценивающим взглядом.

— Тебе придется выбрать сторону, Рейна. Мы или они. Другие могут думать, что твой брак — наше преимущество, но я так не думаю. Я думаю, что это слабость.

— Потому что?

— Потому что дом, разделенный внутри, не устоит.

Слабая улыбка растягивает мои губы.

— Ты цитируешь Авраама Линкольна. Это неожиданно.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Я понимаю. Но здесь нет разделения.

— Нет? Ты сможешь сохранить все наши секреты от своего мужа-ирландца?

Выдерживая его вызывающий взгляд, я спокойно говорю: — Я хранила секреты всю свою жизнь. Включая один о тебе, Массимо. Довольно большой.

Его глаза превращаются в щелочки.

— Например?

Я улыбаюсь его внезапному переходу от просто неприятного к откровенно враждебному.

— Как ты оказал услугу главе вражеской семьи, из-за которой вас обоих убьют, если его люди узнают. Люди не любят змей. Особенно Братва. Они настоящие приверженцы мести.

Зрачки Массимо расширяются, но он не проявляет никаких других внешних признаков эмоций.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Это прекрасно, но тебе действительно не следует делать важные телефонные звонки на коктейльных вечеринках. Особенно по громкой связи. Никогда не знаешь, кто может подслушивать под дверью.

Я вижу, как он обдумывает это, пытаясь решить, не блефую ли я, пытаясь вспомнить, на какую вечеринку мы могли пойти вместе, где он сделал звонок, который должен был быть более осторожным. Просто чтобы мы были на одной волне, я помогаю ему вспомнить.

— Убийство Максима Могдоновича в обмен на долг от человека, занявшего его место, может быть расценено и Братвой, и Коза Нострой как некое предательство, тебе не кажется? Перья определенно взъерошились бы с обеих сторон. Но признаю, что сделать вид, будто он погиб во время тюремного бунта, было маленькой гениальной идеей. Я сама не смогла бы придумать лучше. Держу пари, Казимир Портнов оценил твое творчество. О, прости. Ты назвал его Кейдж. Я полагаю, когда убиваешь ради него чьего-то босса, ты становишься кем-то большим.

Мы смотрим друг на друга через стол. Я вижу тот самый момент, когда он решает, что я должна умереть, и закатываю глаза к потолку. Мужчины такие чертовски предсказуемые.

Я снимаю со спинки стула красивую красную шелковую накидку, которую купил мне Куинн, и набрасываю ее на плечи. Затем я поднимаю подбородок и пристально смотрю на Массимо сверху вниз.

— Я приняла меры предосторожности. Если со мной что-нибудь случится, досье будет передано семьям. Всем членам всех семей, если быть точной, а не только главам. В этом файле содержится все, что я видела и слышала с детства. Все разговоры, которые никто не считал важными и которые скрывали от меня, потому что я была женщиной. Все мои воспоминания и опыт. Все то, чему я была свидетелем. Все было записано и сохранено в двух экземплярах. Если я умру по какой-либо причине, кроме глубокой старости, эти файлы обнародуют. — Я цокаю языком. — Только представь, Массимо, какой информацией я располагаю. Дочь дона мафии, жена капитана мафии, сестра главы одной из Пяти семей.… Я, блядь, кладезь интересной информации.

Лицо Массимо краснеет. Вена у него на виске пульсирует. Он огрызается: — Чушь собачья.

Моя улыбка становится шире.

— Правда? Думаю, время