— Я не останусь, — сказала она. — Я просто хотела увидеть бедняжку Рут и выразить ей мои наилучшие пожелания.

— Садитесь. Пожалуйста.

Мама развернула стул.

— Не буду.

— Пожалуйста.

— Ну, разве только на минутку.

Миссис Прендергаст потянула полы своего длинного твидового пальто вперед и, — как и миссис Пенистон, — села на постель, а не на стул. (Спасибо, Эдит.) Пуговицы пальто миссис Прендергаст были огромными и зелеными. Шляпа — круглая, без полей, — была изготовлена из переплетенных рядов крошечных бусинок, что делало ее похожей на шестигранную гармонику, и, казалось, на ту шляпу кто-то когда-то уселся, чтобы, думаю, придать ей Стиль Лимерика, если не Парижа. Желая дать себя получше рассмотреть, миссис Прендергаст распрямилась и посмотрела вниз, словно бы разглядывала свои крошечные ноги.

— Я сделаю чай.

— О нет, совсем не стоит. Совсем не стоит, Мэри. Нет-нет-нет.

— Меня нисколько не затруднит.

— Я даже и слышать об этом не хочу. Я просто зашла повидать бедную Рут.

— Хелло-о-о-о-о? — раздалось снизу лестницы.

— Поднимайся, — крикнула Мама.

— Мэри. Рут. Миссис Прендергаст, — поприветствовал нас Мейджор Райан, входя и стряхивая с себя довольно много дождя. Крупный квадратный мужчина с бочкообразной грудной клеткой, он немного напоминал колесника мистера Хабла в «Больших надеждах», того самого, от кого пахло опилками и кто всегда стоял, очень широко расставив ноги, чем — все из-за своих штанов — приводил других в замешательство. У Мейджора Райана был гулкий голос, который он должен был сдерживать всегда, кроме тех редких случаев во время Великого поста, когда звучит орган. Теперь же он перешел на шепот:

— Как поживает маленькая леди? Хорошо?

Я была прямо там и молча смотрела на него.

Я никогда раньше не была Маленькой Леди.

— Простите. Я просто проходил мимо. Простите, — сказал, в свою очередь, мистер Юстас, проходя в дверь, сутулясь и согнув шею, осторожно протискиваясь мимо Мейджора. — Простите меня.

— Мистер Юстас.

Его фамилия была оскорбительной для него.

— Джон Пол, пожалуйста.

Я видела его в нашем доме только однажды. Но вы видели его в тот раз, когда впервые проезжали на машине через наш округ, а Джон Пол Юстас стоял в дверном проеме, продавая Страхование Жизни, но заметил, что на вашем автомобиле номер был не графства Клэр. В тот раз вы, вероятно, не осознали, насколько белым было лицо мистера Юстаса или что он отлично подходил на роль мистера Сауербери.

— Как печально, — произнес он, — печально. Ну, что ж. — Он смотрел на меня так, будто я уже умерла. Это был взгляд Светлой Вечной Памяти, будто я была Усопшей, а он одним из тех, кто Глубоко Скорбел о Моей Кончине, переведя свои длинные черные ресницы в режимы «Вниз» и «Трепетание» и отдавая дань уважения, сложив рот в виде дверной щели для писем и потирая ладони одну о другую. — Я так сожалею.

— Я могу подойти? — спросила Моника Мак. У Моники спокойное выражение лица, зато помада кричащего цвета.

В мой Судный День дождь посетителей не прекращался. Это входит в секретную тактику «Как не давать пациенту задумываться о том, что его ждет впереди», однако сейчас доказывало сельскую правду: взрастить повествователя — такое под силу лишь целому округу.

И да благословит их Бог, они пришли. Не В Определенном Порядке, как говорят в шоу «The X Factor»[629]. Томми и Бреда, Святые Мерфи, от которых пахло свечами — они уехали сразу же после того, как Бреда поцеловала меня в лоб и тайком сунула нить перламутровых бусинок Розария мне под подушку. Финбэр Гриффин, с кем я ни разу не поговорила, — у него всегда был страдальческий вид человека, который провел целый день, кастрируя молодых бычков, хотя, возможно, такой вид у него был не поэтому, а просто потому, что именно так и должен выглядеть мужчина, женатый на миссис Гриффин. Кэтлин Куинн, развившая у себя дар во всем видеть личное оскорбление и тайно думавшая, что ей должны предложить сесть. Маргарет Кроу, которая сказала Кэтлин, что ей идет большой вес. Большой Джек Мэннион, который просто поднялся на верхнюю площадку лестницы, показал мне два поднятых вверх больших пальца и тут же спустился, потому что есть вещи, которые невозможно выразить словами. Шеймас О’Ши, который Обслуживал Клиентов В Банке, а когда экономика сжалась, открыл парикмахерскую в своей гостиной. Луи Марр, носивший ярко-красные брюки с штанинами в обтяжку и единственную в Фахе рубашку с цветочным рисунком, хотя никаким геем он не был, просто был чуть-чуть сказочным. Шарлотта, одна из сестер Трой, — она принесла невозможно красивые цветы. Ноэлин Фрай, Да Возлюбит Ее Господь, женщина постоянно хмурая, которая не могла определить источник неприятного запаха в ее кухне. Имон Данн, у кого был свой собственный Bluetooth, то есть Синий Зуб[630], который, когда Имон Данн улыбался, передавал людям только одно потрясающее сообщение — Имону Данну было в высшей степени плевать на мнение других людей. Два тощих Даффи, у которых теперь не было ни гроша за душой, а жили они в основном тем, что смотрели послеобеденные кулинарные шоу. Морис Керинс с глазами-бусинками, который был невиновен во всем, за исключением убийства аккордеоном. Нора Куни, чей муж Джим, как и мистер Скимпол в «Холодном Доме», считал, что мысли и есть дела, и что если подумать об оплате счета, то уже не нужно предпринимать никаких дальнейших действий; Джим на самом деле считал себя владельцем огромной деловой собственности в Болгарии, Румынии и Венгрии, никак не влияющей на простое зеленое пальто Норы и ее изношенные грязные полусапожки.

Они все приходили и приходили.

Должно быть, к нашей парадной двери был приколочен некий график посещений.

Черно-белый Фрэнк Морган[631], который играл Профессора Марвела, Привратника, Кучера, Стража и, наконец, Волшебника страны Оз[632], заглянул в открытое окно и сказал:

— Я просто заскочил, поскольку услышал, что тут маленькая девочка попала в большую…

Извините, увлеклась.

После первого общего вопроса о моем здоровье разговоры пошли над моей головой туда-сюда, безо всяких ограничений. Универсальная правда заключается в том, что в компании больного человека люди говорят о болезнях. Рядом с больным мастера играют в теннис болезней. Кто-нибудь подает мяч разрыва желчного пузыря — его отбивает Тони Лайонс из Верхнего Фиарда, кузен Эйлин, которая была одной из МакДермоттов и как-то раз подхватила Внутрибольничную Инфекцию — сразу же следует удар слева по мячу рака поджелудочной железы, удар с верхней подкруткой — теперь Шон О’Грэйди из тех О’Грэйди, что живут за городом Беалаха, но не тот, который был женат на одной из Спиллэйнов из графства Керри, у кого рыжие волосы и кто сбежал с латышкой, а другой, у кого рука пострадала в аварии — так вот он подает заявку на вступление в игру, потому как прожил десять лет с той замечательной Мари из семейства О’Лири, пережил всю семью, столь многочисленную, что двоих звали Майкл, и отца, который пошел в паб Кротти в Килраше, а проснулся в Паддингтоне[633].