О нашем браке я перестала уже думать, а если он мог сделаться еще и вероотступником — значит, был способен на всякого рода низость.

Но как будет он наказан, если мне удастся восстановить Чарли в его правах! Тогда Вальтер потеряет все, что так подло приобрел, а я буду отомщена за вовлечение в преступление, за которое дорого теперь расплачиваюсь.

Наконец прибыл почтенный священник в сопровождении старой женщины и трехлетнего мальчика. Одного взгляда было достаточно: я убедилась, что это мой сын. Удостоверение его личности было написано на его лице, уменьшенной копии лица Эдмонда. Я никогда не видела более разительного сходства: глаза, черные кудри, выражения, даже самые манеры — все было отцовское. Мальчуган болтал по-итальянски и заявил, что его зовут Тонио, а потом тотчас занялся находившейся в моей комнате борзой собакой.

Старый патер вручил мне кое-какие бумаги: официальные заявления двух соседей покойной Вебстер, которая не раз говаривала, что если все устроится, как следует быть по закону, то мальчуган со временем будет великим и счастливым мира сего. Было еще и заявление двух странствующих акробатов, Карлотты и Гаэтано Малволио, удостоверявших, что они получили маленького Тонио от Флоры Вебстер.

Вальтер в это время находился в Шотландии для устройства дел перед поездкой в Рим, и я воспользовалась его отсутствием, чтобы получить аудиенцию у короля, изложила ему все дело и представила сына. Король, знавший Эдмонда еще в детстве, также был поражен сходством ребенка с покойным отцом и повелел произвести следствие. Надо еще добавить, что Эдмонд, таивший, вероятно, в душе какие-то подозрения, вытравил на плече мальчика родовой герб — синей краской, не поддававшейся уничтожению; именно для того, чтобы найти этот знак, он намеревался выкопать труп. Теперь у маленького Тонио нашли знак на плече, и королевский врач заявил, что оттиск этот уже старый и сделан, надо полагать, вскоре после рождения ребенка.

Тем временем вернулся Вальтер, еще ничего не зная о случившемся. Когда он, войдя ко мне, увидел игравшего на ковре возле меня малютку, то смертельно побледнел, а потом спросил, что это за ребенок и зачем он тут. Я ответила, что это Чарли, герцог де Мервин, украденный некоей Флорой Вебстер по наущению какого-то злоумышленника и по воле Божией чудесно найденный. Далее я упомянула, что строгое расследование по приказанию короля откроет, конечно, зачинщика и восстановит мальчика в его законных правах. Ошеломленный Вальтер слушал молча, и если я еще сомневалась прежде, то эта минута вполне убедила меня: яснее всяких слов его виновность читалась на лице. Не проронив ни слова, он повернулся и вышел.

На другой день вечером мне вручили большое письмо от него. Оно здесь, со мною, я часто перечитываю его и теперь верю, что оно было искренне и заключало в себе истину. Вальтер признавал себя виновным, но клялся, что на оба преступления его натолкнул отец Мендоза, ненавидевший Эдмонда. Его постепенно отравляли мыслью, что будет большим несчастьем, если мое и герцога состояние снова попадет в руки «еретика», но если украсть ребенка, то можно спасти его душу и посвятить на служение Богу. Вместе с тем его обольщали возможностью сделаться герцогом Мервином, попутно отомстив за оскорбления и дурное обращение, которым он всегда подвергался. Его страсть ко мне сделала остальное. С помощью своей любовницы, Флоры Вебстер, он выкрал ребенка, а крупная сумма для уплаты Бетти и Флоре была передана ему Мендозой. Убийство Эдмонда явилось лишь следствием первого злодеяния, уже под влиянием любви ко мне. Мошенник, помогавший ему покончить с герцогом, был по поручению Мендозы прислан из Италии. В пьяном виде этот негодяй, звавшийся Гастоном де Тремон, проболтался, что был душой и телом предан отцу де Сильва и что тот послал его в Шотландию, а кроме того преподобный был причастен и к похищению ребенка.

“Я погиб, лишившись обожаемой женщины, — писал Вальтер. — Пережить то, что ожидает меня, я не могу, а поменять дорогой ценой купленное положение на нищету и попасть, быть может, в руки палача, быть ненавидимым и презираемым тобою, Антония, — все это тем более превышает мои силы. Но даже и это я готов перенести, если бы только мог отомстить подлым попам, погубившим меня, разоблачив их преступления. Но это тщетная попытка. Кто поверит мне, преступнику? Сила в их руках, а ученое лицемерие ограждает их от правосудия людского. Да будут же они прокляты!”

На другой день я с ужасом узнала, что Вальтера нашли мертвым: он зарезался. Но его письмо глубоко потрясло меня. Я не знала, что думать, и не смела никому доверить свои сомнения, а между тем рассудок отказывался верить в преступность двух строгих и благочестивых людей, внушавших мне всегда почтение и доверие, особенно отца де Сильва, стоявшего, как мне казалось, так далеко от всех дел мирских…

Не буду говорить о процессе, восстановившем права моего Чарли: про то было много толков при дворе и в городе.

Это большое дело подходило к концу, когда снова прибыл де Сильва. Он был удивительно нежен и добр со мною и ребенком, найдя, что я изменилась и исхудала, а чтобы придать мне мужества, вручил индульгенцию Святейшего Отца, который прощал мне соучастие в убийстве Эдмонда, и две остии, освященные самим папой, из коих одной преподобный отец даже сам причастил меня.

Счастливая и успокоенная, я поблагодарила его, когда же мы заговорили о Вальтере и я показала предсмертное его письмо, то заметила, что руки и губы преподобного дрожали во время чтения.

Но затем он перекрестился и сказал:

— Этот несчастный был, несомненно, одержим злым духом, если оказался способен даже в минуту смерти плести столь оскорбительные, позорные небылицы. Надеюсь, дочь моя, что ни мне, ни почтенному отцу Мендозе не придется оправдываться в подобных нелепых обвинениях?

Я уверила его, что если бы могла хоть на минуту поверить им, то не показала бы ему письма.

Вскоре ясно обнаружились первые признаки загадочной болезни, подтачивающей меня и не поддающейся никакому лечению. Сначала время от времени охватывала меня внезапная слабость, иногда мучили тошнота и головная боль, а потом появились сердцебиения и летучие боли в конечностях. Врач предположил, что тяжкие, следовавшие друг за другом волнения, вызванные смертью мужа, самоубийством друга детства и похищением ребенка, так потрясли мой организм, что мне необходим полный отдых, притом подальше от мест, напоминающих мне печальные события. Он посоветовал мне провести зиму во Флоренции, находя, что чудный климат Тосканы принесет пользу мне и ребенку.

Итак, я