разобрал, разбортовал колёса, снял всю оббивку, оставил почти голый кузов. Где? А может, это вообще просто дядюшкина фантазия? Мало того, что рассказ выглядит неправдоподобным, так ещё и автор её имеет репутацию человека с воспалённым воображением. Откуда он вообще мог знать этого Боцмана?

— Но почему тогда Парус охотится за Чебурашкой?

— Да вот хрен его знает. Не знаю…

Я снимаю трубку и начинаю крутить диск.

— Алло, — раздаётся на том конце провода.

— Вик, привет, — говорю я и замечаю, что Катя хмурится и поджимает губы. — Чего? Погоди это я не тебе…

— Ничего, — мотает она головой.

— Ты с кем там? — спрашивает Вика.

— С Катей. Она тебе привет передаёт. Слушай. У тебя отец во сколько с работы придёт сегодня?

— Да откуда же мне знать? Ближе к вечеру.

— Можешь мне позвонить, когда он появится?

— Ну… ладно. Ты только за этим звонил?

— В принципе да, — говорю я.

— Понятно… Ладно, бывай тогда.

Она отключается.

— Проходи, Кать, ты чего у порога стоишь?

— Нет, я пойду, у меня дела ещё. Просто я как этот рассказ прочитала, решила сразу тебе его показать. Вот и всё…

— Вот и всё… — задумчиво повторяю я…

Примерно через час звонит Вика, и я иду к ней домой. Ну, не к ней, а к её тяте.

— Иван Денисович, здрасьте. Есть пять минуток? Мне с вами поговорить надо.

Он долго смотрит на меня своим фирменным высокомерно-агрессивным взглядом, а потом кивает в сторону кухни:

— Ну, пойдём.

Он великодушно наливает мне чай и садится напротив.

— Говори.

— Мне надо встретиться с Парусом. Помогите свидание устроить.

— Зачем?

Хороший вопрос… Кое-что уточнить надо…

— Да, понимаете, — объясняю я, — не даёт мне покоя эта икона… И вообще, хочу узнать, как дядя умер.

— Херово он умер, — мрачно говорит Хаблюк. — Я тебе сейчас кое-что скажу, но это чисто между нами. Ты понял? Не вздумай родичам своим сказать. Вообще никому. Ясно тебе? Чего, Вика⁈

Он бросает взгляд мне за спину, и я оборачиваюсь. В дверях стоит Вика в домашнем халате. Редкое зрелище, надо сказать. И редкое, и редкостное, да ещё и волнующее.

— Чаю хотела с вами попить. Мама пирожные купила.

— Какие пирожные! Ты на диете! Иди, дай нам поговорить две минуты!

Вика немного обалдевает от такого отпора и, подняв брови, растворяется в коридоре.

— Ну, ладно… Говорите, пожалуйста…

— Короче, ты понял? — снова обращается ко мне Хаблюк.

Он встаёт, подходит к двери и закрывает.

— Не дадут, мля, поговорить спокойно.

Чего он сказать-то хочет?

— Короче, — продолжает он, возвращаясь за стол и понижая голос. — Приплыл твой дядя Витя. Он подменил заключение судмедэксперта на дядьку твоего. Только, чтоб никому не вздумал брякнуть!

— Никому, само собой. Могила. А вы точно знаете?

Хаблюк с царственным видом откидывается на спинку стула. И по лицу его чуть ли не титры бегут: «я знаю всё» и «я, реально крутой чувак». Ну, что же, чувство собственной важности можно и подогреть немного. Почему не сделать человеку приятное?

— Иван Денисович, вы офигенно крутой! — качаю я головой. — Похоже, вы реально всё можете!

Как Супермен и Спайдермен.

— Да ладно, чё там, — скромно пожимает он плечами. — Короче, помелом своим не маши нигде, жди, когда официально доведут. Но между нами я тебе сообщаю. На теле покойного были множественные гематомы. То есть этот Парус его избил. И у того, похоже, не выдержало сердце. От испуга могло случиться, понимаешь?

— Капец…

— Вот именно.

— То есть… Выходит этот Парус выбивал из него какую-то информацию? Так что ли?

— Выходит… А Витя Шерстяной покрывал. А может, и сам навёл. Он знаком был с дядькой твоим?

— Не знаю… Вряд ли… А Витю арестовали или что там?

— Нет ещё, поэтому я и сказал, что данные секретные. Но самое главное не это.

— А что?

— Что? — качает он головой. — Да вот, есть ещё кое-что. Парус, бл*дь, свалил, вот что!

Он сообщает мне это и внимательно следит за моей реакцией. То есть насколько я охренею.

— Как это «свалил»? — охреневаю я.

— Вот и я говорю, как это? Свалил, дёрнул, ноги сделал. Сбежал, короче. Скок-поскок. Наверное, Витя твой и организовал. Так что его сейчас будут с поличным брать. И, если что, я тебе точно ничего не говорил. Не знаю, откуда ты эту информацию взял. Ты понял?

— Да понял-понял. Чё делать-то?

— Делать? — чуть покачивая головой и в упор глядя на меня, повторяет он. — Язык засунуть в жопу и сидеть молча, вот что делать. Ты понял меня? Но будь на стрёме. Я не думаю, что он к тебе первым делом кинется, конечно… Хотя, кто их разберёт.

— А может, — прищуриваюсь я, — попробуем его на живца взять?

— Ну ты Чебурашка, в натуре! Я тебе что только что сказал? Ты вообще русский язык понимаешь? Сиди и не дёргайся!

Ёпэрэсэтэ… Сидеть и не дёргаться, я думаю, не получится… Если он сунется ко мне, то что же его будет интересовать? Вот вопрос так вопрос. Не машина ли случайно? Надо её срочно перегнать в другое, безопасное место. А для этого… Для этого колёса хотя бы нужно поставить.

От Хаблюка я несусь прямо в гараж и пропадаю там в течение нескольких дней в перерывах между школой и тренировками. А в школе, между прочим, происходит кое-что интересное. Народ не забыл. Народ ждёт. И чем ближе день боя, тем он, народ то есть, сильнее оживляется и волнуется.

В спортзале появляется стенд с моей и Черепановской фотографиями. Вырезанные в виде овалов они оказываются приклеенными на лист ватмана. Под моей фоткой написано: «Чебурашка», а под фоткой Цепа — «Цепень». Сначала кто-то приписал в начале букву «Б» и получилось «Б. Цепень», но потом «Б» густо заштриховали ручкой. Возможно, даже он сам