Ягу? Зачем? Предательницу и злодейку. Помяни черта – он тут как тут. Почему нет такого выражения про ведьму? Сегодня я его придумал. Помяни ведьму – она тут как тут… Я еле сдерживал себя, когда она появилась в столовой.

– Приветики!

Я закашлялся. Специально. Так было легче, чтобы не выдать гнев.

– Завтра похороны Дункан. Придешь?

От кашля мои глаза налились кровью. Правда, я не знаю – правда ли, что они налились, в зеркало я не смотрел. Но мне хотелось так думать.

– Приду, – прохрипел я и вновь закашлялся.

Ягу сдуло, как ветром. Хотя ветра в доме не было никакого. Даже кондиционер не работал. Даже форточка не была открыта. Но это правда – ее буквально сдуло. На моих глазах. Ведьма. Может, Ада права? Не бывает женщин по имени Яга. Есть только по имени Ада. Час от часу не легче.

Но уснул я легко. Проспал весь день, вечер и ночь. После встречи с Адой мне и впрямь стало легче.

* * *

Следующим утром хоронили Дункан. Я впервые был на местном кладбище. И оно мне показалось единственно настоящим в Городке. Могилы не были декорациями. Венки и свечи не были бутафорией. Кресты и могильные камни не были макетами. Похоже, в Городке единственно настоящим была смерть.

И Дункан, Дункаша, как ласково называл ее Туполев, не была манекеном или загримированной актрисой, лежащей в гробу. Хотя с нее не сняли даже парик и не надели на близорукие глаза очки. Чтобы никто так и не узнал ее настоящее лицо. И все же она была настоящей, возможно, самой настоящей среди нас всех. Даже если ее уже не было…

Да и нас всех было немного. Парочка незнакомых лиц, наверное, ее коллег по учебе. Андреев со своим бледнолицым шофером-инопланетянином. И я.

Шла над южным городом

Летняя пора.

Крестики-нолики —

Детская игра…

Да уж. Детская… Когда заканчивается вот так. И не иначе. И вместо крестиков – кресты. И от ноликов – венки. И плюсики доигрывают скорбь у разрытой могилы. И выигрывают.

Я, как положено, стоял возле гроба, вежливо сложив руки. Но пальцы мои впивались в кожу до крови. Мне хотелось, ох, как хотелось напоследок сказать Дункан что-то настоящее. Что-то стоящее. Что-то пообещать. Или забрать обратно прошлые обидные слова. Но моя война была уже объявлена. И я должен был молчать. Разве что мог позволить себе вот так, до крови впиваться ногтями в кожу. Чтобы физическая боль хоть чуточку перебивала ту, другую… Не перебивала.

Я стоял и носовым платком промакивал глаза, из которых не текла ни одна слезинка. На венках – прощальные слова: «Дорогой Дункан». На кресте – краткая информация: Дункан и годы жизни. Вот и все, что осталось от девушки. Я так и не узнаю ее лица. Я так никогда и не узнаю ее имени. Кто она по профессии? Где она жила? Кто она и откуда вообще?.. Ничего не узнаю.

И тут меня осенило – вот куда, в том числе, пропадают люди. Вот они – я обвел мрачным взглядом могилы – пропавшие без вести. Пропавшие и попавшие сюда – на другую планету, названия которой я тоже не знаю.

И я невольно бросил взгляд на инопланетянина. В лучах раскаленного солнца он выглядел еще более выгоревшим, бесцветным. Словно его самого недавно вытащили из могилы и забыли загримировать. Я невольно поежился, хотя действительно было душно.

Андреев сказал несколько слов. Сколько еще мог он сказать?

– Хорошая была девушка. Правильная. Что-то не выдержала. Наверное, любви. С девушками это случается.

– Наверное, – как эхо, повторил я некстати. – А почему некстати? Как же легко списывать все на любовь.

Я поправил новый галстук на траурном костюме. Лучше помалкивать. Все должно выглядеть как положено.

– Она что-то оставила после себя? – Андреев пристально посмотрел на меня.

И его рыбьи глаза увлажнились от яркого света. Я не отвел своих глаз. Я уже знал верную форму диалога.

– Нет. Разве что это. Я сорвал их на обочине дороги. Она говорила что-то о детстве. Из всего я запомнил лишь эти цветы.

Я приложил к подножию гроба букетик синего цикория. От ее мамы. От ее папы. И от меня. Да, и еще от ее маленькой родины. Впрочем, уже и не знаю – может, и от большой. И вообще, бывает ли Родина маленькой? Но это как для кого.

– А почему нет Туполева? – Это был заурядный и очень простой мой вопрос. Невинный вопрос.

– Туполева? – Андреев так естественно почесал за ухом. Что я невольно почесал за ухом вслед за ним. – А он утонул. За буек поплыл, дурачина. И не выплыл. Пьяницы всегда тонут. И вот удивительное явление – пьяниц не находят. Такое ощущение, что алкоголь, сам алкоголь их притягивает ко дну. И не отпускает. Пьянство – тяжелый крест. Где-нибудь да прихлопнет.

– Наверное, – равнодушно ответил я.

И почувствовал на своих пальцах, вонзившихся в кожу, липкую кровь… Прощай, Туполев, прощай. Но ты меня сегодня не удивил… Я следующий? Безымянный? Пропавший без вести? Никто обо мне не заплачет. Даже Вражок. Он свое уже отплакал. Ада? Господи, только бы у нее все получилось. Мог бы поплакать о моей пропавшей и пропащей судьбе Валька Лисецкий. Но он оказался подонком! Мягко сказано. Язык не поворачивается по-другому. Язык не поворачивается – что за ерунда! Я же не косноязычий. Бедная Иришка, бедненькая. Если бы она знала… Если бы только знала… Что ее муж, врач… Врач… Убийца…

Язык, похоже, повернулся. Да еще так, что я закашлялся. К месту теперь выражение – и язык проглотил. Я громко глотнул. Получилось, что я глотаю слезы.

– Вот-вот, милый мой, дорогой! Они умерли почти одновременно. – Меня встряхнул монотонный голос Андреева. – И неужели, неужели в этом. Хотя бы… В этом не обретут счастья? И это так утешает…

Я посмотрел на белое платье Дункан, на котором так живописно смотрелся синий букетик цикория. И мне вдруг (ни к месту) подумалось, что у нее теперь будет счастливый брак. То, что она так ждала всю жизнь. И дождалась… Хорошо, что я еще не крикнул: «Горько!» Мне было горько.

– Они уже обрели свое счастье, – сквозь зубы процедил я. – И без нас с вами. Все хорошо. Все будет очень хорошо.

– Вам плохо? – Андреев не сдавался. – Вам плохо? Может быть, вы потеряли друзей?

– Не беспокойтесь. У меня здесь нет друзей. И не будет. Дружба – опасная вещь. А я хочу жить в безопасном пространстве.