Вот и все сразу встало на свои места. Клички даются раз и навсегда. В детстве и юности. Детство и юность, как правило, не ошибаются. Чеснок. Ни больше и не меньше. Какой, к черту, Аристид!

Он попытался еще по инерции играть – в прямодушного, неловкого парня. Но меня было не провести.

– Чеснок? Детское прозвище. Я уже стал забывать…

Он сгорбился. Рассеянно усмехнулся и часто заморгал близорукими глазами. Оглянулся, пытаясь найти свои очки. Но очки навсегда канули в море. Или в песок.

– Ничего ты не стал забывать. Потому что тебе забывать нечего. Какой ты был – такой ты и есть. Вот сейчас. В эту минуту. Подонок. Жаль, я поздно это понял. Ты всегда был стукачом. Всегда провоцировал и проверял всех! И твоя маска – милого, трогательного очкарика – тебе пришлась кстати. Жаль я тебя не отравил, тогда, укольчиком!

– Ты, Гиппократ, не убийца. Ты – врач.

Он не усмехался, а уже скалился. Он снял с себя маску. И в его близоруких глазах кривлялись знакомые мне черти.

– Уж и не знаю, Чеснок! На этой земле… – Я для убедительности потопал ногами. Ноги проваливались в песок. – Вот здесь каждый – убийца. Или запросто может им стать. Мне здесь лечить некого. А вот убить…

Чеснок, так же кривляясь, нарисовал на лице испуг. Вытянул руки вперед, словно защищаясь, и попятился назад.

– Какой же ты страшный, Гиппократ! Как же я испугался. И чем ты меня убьешь вот здесь? – Передразнивая меня, он потопал ногами. – Песком? Водой? Воздухом?

– Я бы тебя с удовольствием повесил! На первом попавшемся дереве. И рука бы не дрогнула. Классическая смерть для предателя!

– О, как сурово! Но на берегу моря деревья, увы, не растут! Дурак ты, Гиппократ! Дурак, он и есть дурак. Тебе крышка. И ты об этом знаешь.

– Я знаю только то, что ты – сволочь! Еще посмел прикрываться женой и ребенком! Даже если она больна… На твоей совести гибель десятка детей. Да мало ли что на твоей совести!

– Я более скажу. Нет у меня ни жены, ни сына, идиот! Но есть я! И проживу я поболее твоего. И не только твоего! Хорошо проживу! А ты… Я окажу тебе последнюю услугу. Так и быть. Дам тебе последний шанс… Одумайся! Ты слишком много знаешь. Ты так же одинок, как и я. Ты так же должен плюнуть на человечество! Одинокого человека волнует только он сам! Больше волноваться не за кого. Тебе же здесь откроются все тайны мира! Допустим, не все, но столько! Ты врач. Тебе все должно быть интересно. Хотя бы подумай об этом. Иди за мной, Гиппократ. Я еще раз попробую убедить всех, что ты одумался! Я сделаю это ради тебя, ради памяти о нашем прошлом. Ведь ты никогда меня не обижал…

Мне показалось, что на этот раз он говорил искренне. Как-то слишком торопливо, суетливо, словно сам боялся своих слов. Даже как-то по-детски. (Это чудовищное сравнение просто слетело с языка, именно слетело!) И от этого он мне стал в тысячу раз противнее. И я со всей силы врезал ему по роже. И прикусил язык.

Он покачнулся и устоял. Я и не догадывался, что этот хлюпик настолько твердо стоит на ногах. Особенно, когда под ногами рыхлый песок.

Он утерся, словно после плевка. Хотя я подозревал, плевок бы он выдержал. Я был уверен, что он не раз получал по роже. Эх, жаль, что не плюнул.

– Ты зря это сделал, Гиппократ. Очень даже зря. Но теперь ты заслужил правду. Если хочешь знать – правду заслуживают именно те, кого больше всего ненавидишь. А любимым – всегда врут. Вот и решай – как я к тебе отношусь.

– Ну, в любимчики я к тебе не напрашивался.

– Ну, так и получай ее, твою правду… Тебе вообще некуда идти, вообще. Ни за мной, ни против меня. Ни за ними, ни вместе с ними.

– Кто это – они? И вместе с кем я должен идти или не идти? Если ты так называешь мою страну…

– Да плевать я хотел на твою страну. И на чужую тоже. Мне как-то все страны вообще по барабану. Страна – абстрактное понятие! Что такое страна? Я могу ее пощупать, понюхать, выпить с ней на брудершафт?

– Ну, продать-то ты ее сможешь. Запросто. Что ты и сделал. И брудершафт, думаю, вполне по тебе. Не скромничай.

– А ты, умник, не умничай. И зажрись своей правдой.

– Твоей правдой…

Я видел, что уже начинаю его бесить. Он уже готов был сорваться. Его узкое лицо пожелтело. И напоминало рыхлый морской песок. Ну что ж, пусть сорвется. Только не этот бессмысленный диалог, который ведет в никуда. Может, опять в море? Откуда мы уже не выплывем…

И я вдруг подумал: может, это и не такой уж плохой конец. Я начинал сдаваться. Не перед Чесноком. Перед жизнью. Я чувствовал, что она уже приготовила мне место на кладбище с надписью на могильной плите: «Пропал без вести»… Впрочем, кого будет интересовать, где я похоронен и почему. Пропал я без вести или с вестью. Не в этом ли прелесть одиночества – не волновать родных? Родных у меня не было и уже никогда не будет…

– Гиппократ, послушай. Правда для тебя – последняя моя услуга. Хотя я тебе ничего не должен. Ты никому, поверь, уже никому в этом мире не нужен! Ты не понял одной вещи – отдельной страны уже не существует и мир не делится на отдельные страны. Мир един! И все в нем – едино!.. Я не про людей, на них – глубоко плевать. Я о странах. Все, абсолютно все перемешалось! Все понятия! Все идеологии, все идеи, все идиомы! Различия нет! Все поменялось в мире, идиот, а ты этого и не заметил. Многие не заметили!.. Тебя некому прикрыть, Гиппократ! Поверь, некому! Даже если есть добрые люди, которые подставили бы тебе плечо… На парочку добрых – десятки других! Наши – в каждой сфере, в каждой! И в силовой – тем более. Тебе некуда скрыться, Гиппократ. Ни в какой стране! А в своей – тем более. Помнишь? Ну, ты-то помнишь: «Направо пойдешь – коня потеряешь. Налево пойдешь – копье потеряешь. Прямо пойдешь – головы не снесешь»… Везде тебя ждет потеря. И конец.

Он опять вытер лицо рукавом…

– Ты слишком много знаешь. Это факт, который все перевешивает. Люди с такими знаниями не живут! Возможно, ты и не