Важно понять, что именно Мальтус хотел сказать словом «лень». У людей, привычных к кукурузе или картофелю, объяснял он, «нет вкуса к удобствам и роскоши». Все это неблагоприятно для торговли и промышленности. «Вкусы и навыки меняются очень медленно», а пока они не изменятся, импорт капитала, строительство фабрик, дальняя торговля будут обречены на неудачу. Мальтус описывал и то, что мы назвали бы гендерными различиями. Большая часть работы в этих застойных условиях достается женщинам; мужчины могли бы заняться, например, строительством дома или благоустройством участка, но у них нет для этого материалов, умения и желания. Приток капитала вряд ли поможет делу; главная проблема, говорит он, не во внешнем капитале, а во внутреннем спросе.

Приток капитала в колониальную Ирландию, писал Мальтус, затруднен нарушениями прав собственности, последовавшими после подавления ирландского восстания в 1798 году. Лондон препятствовал развитию ирландских мануфактур «грубыми и несправедливыми ограничениями». Природные ресурсы Ирландии больше английских, писал Мальтус, и при должном развитии это была бы страна «несравненно богаче Англии». Но для этого должно произойти нечто большее, чем узаконение местной собственности и приток английского капитала. Для экономического роста нужно «такое изменение вкусов и навыков низших классов, которое… даст им силу и желание приобретать изделия домашней промышленности и зарубежные товары». Сравнительный анализ Новой Испании и Британской Ирландии ведет к конечному выводу: бедность плодородных стран, пишет Мальтус, связана с недостатком культуры и цивилизации. Только «изменение вкусов и навыков низших классов» создает эффективный спрос на промышленные товары. Так само Просвещение, понятое как формирование навыков и воспитание вкусов, осознало свою экономическую роль. Потребление следует за культурой, торговля за потреблением, производство за торговлей. Культурное развитие, а не приток капитала, определяет возможности экономического роста. Наоборот, излишний капитал – импорт серебра, например, или завоз сельскохозяйственных машин – может препятствовать росту. Мальтус опережает выводы экономики развития, сделанные полутора столетиями позже: если приток капитала (например, вследствие экспорта гуано или нефти) превышает внутренний спрос, он губителен для страны. Из всех условий развития главную роль играет внутренний спрос, а он связан с культурными особенностями низших классов. Эффективный спрос у Мальтуса похож на то, что мы называем социальным капиталом. Впоследствии на это понятие Мальтуса, которое изменяет основания классической экономики Рикардо, будет опираться Кейнс.

Менее талантливый писатель, чем Адам Смит, Мальтус обладал большим опытом: он писал о богатстве и нищете народов после войны в Америке, революции во Франции и восстания в Ирландии. Чем дальше читатель пробивается сквозь «Принципы политической экономии», тем яснее становится сочувствие Мальтуса к «трудящимся классам» и недоверие к богатым землевладельцам, в которых он видит наследие феодального прошлого. Богатство нации зависит не только от создания капитала, но и от его распределения. «Очень богатый землевладелец, окруженный очень бедными крестьянами, – это распределение собственности, наименее благоприятное для эффективного спроса». Как бы ни был утончен владелец нескольких усадеб, он не станет каждый год перестраивать замки. Если раздать его землю сорока хозяевам, они создадут эффективный спрос, дав работу большему числу крестьян, ремесленников и торговцев. Главный секрет богатства народов – это распространение «средних классов»; только они способны создать эффективный спрос, оплачивая товары и услуги собственной работой. Так Мальтус, пророк кризисов и катастроф, к концу жизни открыл экономическое значение среднего класса.

Джевонс

На деле совокупный продукт, который давали поля, шахты и колонии Британской империи, рос так быстро, что опережал рост ее населения. Главным источником дополнительной энергии стал уголь. Когда Мальтус писал свой «Опыт», тысячи машин Ньюкомена работали в английских шахтах; Джеймс Уатт уже запатентовал свою машину. Мальтус не интересовался углем, но скоро он приобрел в английской экономике не меньшее значение, чем зерно. Именно тогда логика Мальтуса былa примененa к углю. В 1865 году экономист Уильям Стенли Джевонс написал «Угольный вопрос», где объявил о скором истощении запасов угля на Британских островах. С 1800-го по 1865-й население Англии удвоилось, а производство угля выросло в восемь раз. С начала XIX века население росло на 10 % каждые десять лет; соответственно, росло и потребление продовольствия на острове. Но промышленное население удваивалось каждые 28 лет – почти так же быстро, как росло население Северной Америки во времена Мальтуса. Добыча угля росла еще быстрее, писал Джевонс. Не рост зерна, а рост угля дал основания беспрецедентному развитию английских городов. Как считал Джевонс, уголь вывел англичан «из области применения доктрины Мальтуса». Угольные шахты, уходившие в землю, были подобны американскому фронтиру или Черной Индии. «Мы подобны поселенцам, высадившимся в плодородной стране, границ которой они не знают». Уголь давал выход из мальтузианской ловушки: «великое событие отзыва Хлебных законов перебрасывает нас от зерна к углю», – писал Джевонс: хлеб теперь будут менять на товары, произведенные с помощью угля. Но потом он делал следующий шаг, возвращавший к Мальтусу. Конец угля неизбежен и близок. Запасы ограничены, и шахты не могут идти слишком далеко вглубь: каждый метр заглубления делал уголь дороже и добычу опаснее. Не может бесконечно развиваться и эффективность сжигания угля. Паровые машины – пароходы, паровозы, паровые плуги и трактора – были гораздо эффективнее громоздких машин Ньюкомена; на единицу произведенной работы они потребляли меньше угля. Но машин было все больше, и стране требовалось все больше угля. Тут Джевонс и сформулировал свой знаменитый парадокс: каждый шаг, увеличивающий эффективность природного ресурса, только увеличивает потребность в нем.

Сравнивая зерно с углем и свою доктрину истощения с мальтузианской, Джевонс полагал, что угольный кризис будет более сокрушительным. Производительность фермерских полей может перестать расти, но они все равно будут давать урожай. Напротив, истощенная шахта сначала дает меньше угля, потом становится нерентабельной, потом ее перестают поддерживать. Тогда ее затопит или она осыпется; Джевонс знал такие случаи. В целом он предсказывал скорое прекращение экономического роста: «Мы не можем вечно удваивать длину наших железных дорог и величину наших кораблей, мостов и фабрик». Знаток истории экономической мысли, он умело находил предшественников; это он переоткрыл забытого всеми Кантильона.

Если угля не будет, что его заменит? Джевонс перебирает варианты и не находит ответа. Он говорит о силе ветра, воды и приливов, говорит и о торфе; все это хорошо, но не надежно, привязано к месту и несравнимо с углем. Он говорит o нефти, по своим возможностям она превосходит уголь, но для него нефть – жидкая форма угля. Истощится уголь, не будет и нефти, полагает Джевонс. Возможно, люди научатся собирать солнечную энергию неизвестным еще науке способом или получат тепло из совсем новых источников. Но он и здесь пессимистичен: когда солнечные лучи заменят уголь, Англия лишится своих конкурентных преимуществ.

Учеником Джевонса был создатель Кембриджской экономической школы, Джон Маршалл; ему тоже было свойственно внимание к реальностям сырья, труда и транспорта; и от него этот интерес перенял Кейнс. В те благодатные времена и американские экономисты видели свою работу в изучении природных ресурсов и их торговых потоков. Ричард Т. Эли, основатель Американской экономической ассоциации, и его знаменитый ученик Торстен Веблен писали не о ценах и моделях, а о реальных процессах добычи, производства и потребления. Перелом в сторону математизированной теории цен произошел у Ирвинга Фишера, создателя «теории общего равновесия»; этот Фишер еще памятен тем, что как раз накануне Великой депрессии предсказывал, совсем как Панглос, что все будет хорошо.