Кейнс утверждал, что цены на сырье более волатильны – чаще и более резко меняются, – чем цены на готовые товары. В 1938 году он опубликовал статью, в которой анализировал колебания цен на пшеницу, каучук, свинец и хлопок. Волатильность сырьевых цен может вести к рецессии; предотвратить ее сможет международный контроль новой организации от имени Лиги Наций. Эти рекомендации не осуществились. Правительства ограничивали цены на сырье либо установлением ценовых коридоров, либо созданием материальных запасов. Первый путь обычно не работал; второй путь привел к созданию Стратегического нефтяного резерва, гигантского нефтехранилища в соляных шахтах Луизианы и Техаса. Нефть начали заливать туда в 1975 году после нефтяного эмбарго, введенного арабскими странами, и шокового повышения цен. Сейчас там столько нефти, что ее не вычерпать и за полгода. Создание этого гигантского нефтехранилища было ответом на широко распространенные идеи «пика нефти»; этот вид ресурсной паники яснее других сформулировал американский геолог Марион Кинг Хабберт. Занимаясь моделированием, он доказал, что нефть не лежит в подземных озерах, как думали до него, но перетекает по швам и трещинам земной коры. Повторяя давнюю ошибку Джевонса, предсказавшего истощение угля, Хабберт писал в 1948 году, что нефть скоро закончится; он прогнозировал пик добычи в 1970-м, а потом постепенный спад. Этот прогноз вспомнили в 1973 году, когда цены на нефть взлетели из-за совсем других причин. Последующие события опровергли ресурсную панику Хабберта. Но апокалиптическая идея «нефтяного пика» остается распространенной среди инвесторов и журналистов, особенно консервативных убеждений.

После Второй мировой войны осуществилась мысль Кейнса, высказанная после конца Первой: цены на природные ресурсы росли медленнее, чем цены на труд, и это позволило промышленным районам Европы и мира покрывать свои издержки на продовольствие, энергию и другое сырье. Может быть, это соотношение изменит климатическая катастрофа – новейший источник ресурсной паники.

Классики политэкономии спорили об отношениях между трудом и капиталом, о потреблении и накоплении, о правах собственности и скорости оборота, о роли государства в этих явлениях. Но никто не подготовил нас к парадоксальному эффекту ресурсной экономики – порочному кругу, в котором государство охраняет ресурс, монополизирует торговлю, поощряет потребление и расширяет добычу. Хотя человеческий капитал в этой среде необратимо разрушается, сырьевые зависимости расширяют сферу политического действия, выводя ее за пределы классических формул. Не устрашение подданных и не различение друзей и врагов становятся сущностью суверенной политики или мотивом сопротивления. Их неизвестным ранее содержанием становятся отношения между природным сырьем и человеческим капиталом – недостаток и избыток, истощение и возобновление, национализация и стерилизация, качественные различия между видами сырья и ресурсные переходы.

Энергетическое присвоение началось с того, чем оно, скорее всего, и закончится: с технологий, использовавших солнце для питания и ветер для движения. Энергия ветра создала дальнюю торговлю: парусные суда превосходили бычьи повозки, санные пути или караваны верблюдов. Ветряные мельницы мололи зерно, приобщая крестьян к хлебу, который без них был бы доступен только элите. Водяные мельницы вращали валы промышленных машин. Энергия воды помогла освоить Старый Свет, энергия ветра позволила открыть Новый Свет. А потом традиционные технологии Северной Европы – осушение болот и строительство каналов – открыли миру гигантский источник невозобновляемой энергии.

Истощение лесов было неравномерным в разных частях Европы; в Голландии, к примеру, коммерческая древесина закончилась рано, к середине XVII века. Золотой век Голландской республики питался другой энергией. Эта самая густонаселенная в тот момент страна Европы была довольно холодной. То был Малый ледниковый период; на знаменитых картинах голландских мастеров мы видим снежные зимы, покрытые льдом каналы, привычных ко льду конькобежцев и дым, идущий из труб сельских и городских домов. Тепло давали те же каналы. Сначала их прокладывали, чтобы осушить землю под пашню. Из вынутой глины делали дамбы, защищавшие от наводнений. Каналы связали города с морем, развивая сеть внутренней навигации. И у них была еще одна важная роль: в ходе земляных работ были извлечены, доставлены в дома и мануфактуры, сожжены в печах тысячи тонн торфа.

В Средние века вся нижняя часть страны на десятки километров от моря была покрыта торфяными болотами. Торфяники – сравнительно молодые образования; им всего 5–10 тысяч лет. Это первая стадия в долгом процессе формирования угля и нефти. В стоячей воде перегнивающие остатки болотных растений откладываются вверх и вниз, так что торф мог быть выше и ниже уровня моря. На голландской равнине толщина этого слоя торфа была от 3 до 5 метров. Перед добычей торфа его осушали на месте параллельными канавами полутораметровой глубины. Подсохший торф вынимали лопатами, ссыпали в деревянные ящики и отвозили сушить под крышу. В других случаях жижу ловили с лодки сетями, вывозили на берег, месили ногами как тесто, отжимали воду и сушили. Торф – отличное горючее, тепла в нем на единицу веса столько же, сколько в дровах. Торфяная зола, однако, лучше: в ней много фосфора, и смесь торфяной золы с навозом – одно из лучших натуральных удобрений, известных человеку. Рытье каналов требовало энергии, которую предоставляли люди и лошади; благодаря торфу энергия возвращалась людям. Но торф добывали и не думая о каналах; так на территории Голландии возникали искусственные озера, в них ловили рыбу; потом, когда подорожала земля, их осушали ветряными мельницами, выравнивали и распахивали. Строительство портов и углубление фарватеров, как и осушение полей c помощью канав, тоже давало торф. На берегах каналов росли города; и по этим же каналам торф доставляли на узких баржах из более дальних разработок.

Торф имеет свойство удерживать воду как губка, вода составляет до 90 % его массы. Спуская или выпаривая воду и возвращая золу в почву, голландцы понижали уровень земли, ведя дело к новым катастрофам. До прокладки каналов береговая линия была стабильна. Торфяники были средой обитания, малопригодной для человека, но их поверхность была выше уровня моря. Наводнения стали результатом осушения, и чем дальше шло осушение, тем больших усилий стоила защита от наводнений. Дамбы, защищавшие от морской воды, стали так же необходимы, как каналы и канавы, спускавшие пресную воду. Все это строилось из местных материалов: под слоем торфа была глина, и углубление каналов вело к укреплению дамб – или наоборот, необходимость досыпать дамбу вела к рытью каналов. Ветряные мельницы, откачивавшие воду с полей, стали регулярной чертой ландшафта этих «нижних земель» уже с XV века. Но торф продолжали сжигать, а каналы углублять и расширять; все это вновь понижало уровень земли ниже морского. Катастрофические наводнения стоили жизни сотням тысяч людей. Обычно это зло исходило от природы, иногда от человека. В 1574 году, когда Лейден был осажден испанскими войсками, Вильгельм Оранский сам приказал разрушить дамбы на реке Маас: деревни были затоплены, осада снята.