сведующего в бальзамировании человека и втайне подготовила тело покойного к дальней перевозке. Несколько дней скрывала она смерть Тимуша даже от Федоровича, а потом открыла ему правду.

Федорович собрал казаков на крепостную площадь и обратился к ним:

— Упокоился во господе наш Тимоша Хмельницкий! Убили его псы-вороги! Вечная память нашему смелому полковнику!

— Мир праху его и вечная память! — как один человек, осенили себя крестным знамением казаки. У многих по щекам текли слезы.

— Нынче я вам голова! Как решите, братья казаки? Останемся или вернемся на Украину? Имею сведения, что стоит геман с ханом в Каменице и со дня на день ждет, чтобы Казимир дал им бой.

— Пойдем к батьке Богдану! — закричали казаки.

И тогда в траурных одеждах вышла к ним госпожа Екатерина, ведя за руку своего малолетнего сына.

— Храбрые запорожцы! — обратилась она к казакам. — Слыхали мы, что хотите покинуть крепость и уйти. Не вправе я удерживать вас, потому что знаю, какой вы терпите голод и холод! Но подумайте, в чьи руки вы отдаете нас? Что сотворят с нами эти звери, со мной и сыночком моим, который ни в чем не виновен. Кто защитит нас, ежели вы уйдете?

Казаки глядели на стоящую перед ними женщину, что так стойко разделяла одну с ними судьбу, ходила за ранеными, ободряла тех, кто еще был в состоянии держать оружие. И думали они, что загубят ее враги, как загубили любимого их полковника.

— Останемся, братцы! Умрем все до одного, но честь нашу казацкую не уроним!

— Да будет так! — разнеслось над крепостной площадью.

— Господь отплатит вам за ваши чистые сердца! — молвила господарыня.

Прошло еще две недели. Зима все пуще ярилась. Умирали да умирали казаки. Теперь даже не успевали хоронить покойников, потому что земля была тверже железа. Лежали мертвые у крепостных стен под толстым снежным покровом. Господарыня была не в силах более видеть это зрелище и однажды призвала Федоровича.

— Пане полковник, — сказала она дрожащим голосом, — не может мое сердце вынести более страданий этих отважных и верных людей. Идите и поднимите белый флаг и столкуйтесь с логофетом, чтоб без помехи пустил вас уйти. Ежели он обещает это сделать, то просите нескольких заложников из его родичей, ибо человек этот совести не имеет!

— И ты пойдешь с нами, твоя милость, со всем двором твоим.

— Не пустит меня Чаурул. И по этой причине и вам не даст уйти. Судьбу свою и сына отдаю в руки всевышнего.

В полдень у крепостных ворот затрепетал на ветру белый флаг. Два часа судили-рядили казацкие послы с воеводой Штефаном, и в крепость вернулись с заложниками. А госпожа отпустила своих придворных боярынь и бояр вместе с казаками. Расставались со слезами на глазах. Один только старый Тома Кантакузино отказался уходить.

Еще затемно опустился мост, и пошли запорожцы, затарахтели подводы, в которые были впряжены купленные накануне у венгров лошади. Господарыня стояла с жупыном Томой у ворот и наделяла казаков деньгами и одеждой из княжеских сундуков. Отдавала и кланялась. Когда в крепости не осталось ни одного казака, капитан из войска Штефана Георге подошел к краю рва и крикнул:

— Пускай выходит войско, слуги и бояре, что в крепости пребывают!

Все осаждающие собрались у стен крепости, глаз не спуская с ворот. Они с нетерпением ожидали увидеть солдат и бояр, толпой спускающихся по мосту, но, к великому их удивлению, из ворот вышла лишь одетая в траур женщина, державшая за руку ребенка, а за ней опирающийся на посох старик.

— Ну и пленники! — загоготали венгры. — Выходит, ради этих мы подыхаем тут от холода!

— Эта троица стоит целой колонны пленников, — ухмыльнулся Петки Иштван.

И в то время как госпожа Екатерина с сыном своим и верным советником жупыном Томой Кантакузино входили в шатер Штефана Георге, гетман Хмельницкий вступал под полог белого войлочного шатра хана Гирея. Четыре месяца стояли запорожские и татарские войска под Каменицей, ожидая, чтобы рейтары короля Казимира двинулись из Званчи и завязали бой. Но бесполезно было это ожидание, поскольку ляхи, прилепившиеся к границам Молдавии, которая кормила их, не собирались никуда двигаться. Понимал Казимир, что если его войска выйдут в степь, быть им неминуемо битыми Хмельницким. Застигшая войско зима уже поначалу обещала быть суровой. И ежели запорожцы еще были способны перенести ее, то татарва, непривычная сидеть на одном месте и с трудом терпящая холода, начала роптать. Однако хан не торопился трогаться с места, поскольку у него были свои претензии к полякам, которые после вступления Казимира на престол перестали платить ему малое подношение.

— Здравствуй, светлейший хан! — сказал гетман, входя в шатер.

— Асалам, Богдан-бей! — осклабился хан. — Еще не тронулись ляхи из Званчи? Хы?

— Стоит Казимир, как стреноженный. Потому как знает, ежели двинется, худо будет.

— И сколько нам еще ждать? Как ты думаешь? Хы?

— Пока у ляхов пузырь не лопнет!

— Жди, жди, Богдан-бей! Разве ты не боишься, что и твои казаки померзнут?

— Не померзнут! Им лишь чарку горилки — и на снегу спать могут.

— Хорошо, что им вера пить разрешает. А что моим татарам делать?

— Именно по этому поводу я и пришел, ясноликий. Просит у тебя зять мой, воевода Лупу, дать ему несколько чамбулов дабы пошли на землю молдавскую и прогнали его врагов. Все равно стоят твои татары без дела и ссорятся из-за бараньего курдюка.

— А ежели налетят ляхи? Хы?

— Отзовешь их тогда. Потому как не на тот свет идут. Но я хорошо знаю — не осмелются ляхи. И к тому ж ненадолго пойдут чамбулы. Стоит Тимуш со своими казаками в Сучавской крепости и ежели он узнает, что вы идете, — ударит в лоб. Так вы возьмете их с двух сторон и быстро прикончите.

— Придется Лупу-бею заплатить нам. И войско пойдет за его счет.

— Заплатит, есть у него откуда. Видишь ли, какое дело, хан. В крепости Сучаве господарыня его находится с большим богатством. Уж лучше, чтоб все досталось тебе, нежели ляхам или еще кому.

Хан пригладил свою