Про ясырь[71], который митрополиту Иосифу Степан посылал… Про патриарха Никона…

– За что Никона хвалил, а нынешнего патриарха Иоасафа бесчестил? За что Вселенских патриархов хотел побить?

В расспросе и с многих пыток, и с огня рассказал Степан, что приезжал к Симбирску старец от Никона, говорил, чтобы идти Разину вверх по Волге, а Никон со своей стороны пойдет, ибо тошно ему от бояр.

– Как звали старца?

– Сергием… – ответил Степан Разин. По его рассказу получалось, что настоящим богатырем старец Сергий был. В бою под Симбирском исколол своими руками сына боярского, и это Степан Разин сам видел.

Хрустели суставы вздымаемого на дыбу атамана. Свистел кнут, лоскутами срезая кожу. Брызгами летели на земляной пол капли крови. Паленым мясом пахло в застенке.

Крутил головой великий государь Алексей Михайлович.

К молодой жене тянуло его…

Фрол Разин пожиже своего брата на пытке оказался. Он тоже о старце твердил. И другие разинцы видели старца и под Симбирском, и под Царицыном. Видели в Астрахани. И так получалось, что всюду одновременно старец был…

Долго расспрашивать Разина побоялись.

Неспокойно в Москве было…

6 июня поставили Степана Разина и его брата Фрола на Лобном месте.

«Вор и богоотступник и изменник донской казак Степка Разин! – читал дьяк. – Забыв страх Божий и великого государя и великого князя Алексея Михайловича крестное целование и ево государскую милость, пошел с Дону для воровства на Волгу и на Волге многие пакости чинил… Отступя от святыя соборные и апостольские церкви, будучи на Дону, говорил про Спасителя нашего Иисуса Христа всякие хульные слова и на Дону церквей Божиих ставить и никаково пения петь не велел, и священников с Дону сбил, и велел венчаться около вербы… И невинную кровь христианскую проливали, не щадя и самих младенцев…»

Когда дьяк замолк, Разин поклонился на все четыре стороны.

– Простите, православные! – сказал и лег на плаху, раскинув ноги и руки, чтобы палачу было удобнее отсекать их. Сверкнул на солнце топор – по локоть отхватили правую руку Разина. Затем по колено была отрублена левая нога.

Ввоз Степана и Фрола Разиных в Москву. Рисунок XVII в.

Закричал, забился на помосте ожидающий казни Фрол.

– Молчи, собака! – услышала вся толпа слова истекающего кровью Разина.

– Кончай! – закричал палачу дьяк. Снова сверкнул топор – голова Разина откатилась от тела.

Уже мертвому отрубили ему правую ногу и левую руку. Потом разрубили на части туловище. Кишки выбросили собакам, а куски тела накололи на колья, поставленные вокруг Лобного места.

А Фрола, крикнувшего на эшафоте «слово и дело», еще пять лет пытали, допытываясь про старца Сергия, про вербу на донском острове, где зарыл Разин кувшин с тайными грамотами…

До конца года шел розыск и в Поволжье.

В одном Арзамасе казнили больше десяти тысяч повстанцев.

Еще страшнее карали жителей Астрахани и Царицына. Резали языки, секли пальцы, закапывали живыми в землю. Повсюду стояли виселицы, торчали колья с насаженными на них разинцами, валялись отрубленные головы и руки…

Искали повсюду старца Сергия.

Всех разинцев на допросах о старце спрашивали…

Еще когда царицу выбирал Алексей Михайлович, начались приготовления к царской свадьбе и на севере Руси.

Долго увещевал государь соловецких монахов. Чего, в самом деле, за своих малограмотных чудотворцев Зосиму и Савватия стоять, крестились бы, как антиохийский патриарх Макарий учит, и ладно было бы.

Но упрямились соловецкие иноки.

Пятнами накипного лишайника на валунах разрасталась соловецкая боль…

«Вели, государь, – написали, – на нас свой царский меч прислать и от сего мятежного жития переселити нас на оное безмятежное и вечное житие…»

Плакал государь, снаряжая стряпчего Игнатия Волохова с тремястами стрельцами в монастырь. Жалко ему было старцев соловецких переселять насильно на вечное житие, а чего делать-то? Сами ведь просятся…

Это патриарх Макарий, на которого столько денег из казны потрачено, велел. Дорого России антиохийский патриарх стал. Дорого и указание его. Послал царь стрельцов, пусть уж казнят монастырь…

Только обманули Алексея Михайловича монахи: вместо того чтобы мирно переселяться, закрыли перед Волоховым монастырские ворота, и стрельцам не карать монахов пришлось, а осаду неприступной крепости держать. Три года, все лето до поздней осени, осаждал Игнатий Волохов монастырь.

Вот беда-то. Непокорство, мятежи кругом встают.

Боярыню Морозову Алексей Михайлович не хотел трогать… Далекая, а родня все-таки…

Стрелецкого голову к боярыне Морозовой послал.

Обещал царь Морозову назад в первую честь возвести. Сулил карету прислать свою с аргамаками царскими. Обещал бояр прислать, чтоб на своих головах страдалицу понесли…

Дай, просил только, приличие людей ради, что недаром тебя взял. Не крестись тремя перстами, но точию руку показав, сложи те три персты вместе! Послушай, мати праведная, Федосья Прокопьевна, аз сам царь кланяюся головою своей, сотвори сие!

– Езживала я и в калганах, и в каретах! – отвечала Морозова. – На аргамаках и бахматах. Чего меня головами боярскими прельщать? И так худо на плечах держатся. Вот слыхала я от князя Ивана, что уготован есть для меня сруб на болоте, что велми добро и чинно дом тот устроен, и соломою снопами уставлен… Сие мне преславно. Желаю такого дара от царя получити!

Опять не удалось уговорить, решать надобно – что делать?

Иоаким, уж поставленный из чудовских архимандритов в новгородские митрополиты, сжечь Морозову предлагал.

Иоаким всего пятнадцать лет только в духовном звании был, до этого он, Иван Савелов, по военной части двигался. Привык, если что – сразу жечь! И грамоте только в монастыре выучился… Не понимал многого. Великий государь предложение его отверг. Зачем сжигать? Указал отвезти сестер в Боровской острог, посадить в земляную тюрьму и не давать ни еды, ни воды, пока креститься, как приказано Вселенским патриархом Макарием, не будут.

Так и сделали…

«…Звезда утренняя, зело рано возсиявшая! Увы, увы, чада моя прелюбезная! Увы, други моя, сердечная! Кто подобен вам на сем свете, разве в будущем святые ангелы! Увы, светы мои, кому уподоблю вас? Подобны вы магниту-каменю, влекущу к естеству своему всяко железное. Тако же и вы своим страданием влекуще всяку душу железную в древнее православие. Иссуше трава, и цвет ее отпаде, глагол же Господень пребывает во веки. Увы мне, увы мне, печаль и радость моя осажденная, три каменя в небо церковное и на поднебесной блещашеся!» – плакал в Пустозерске протопоп Аввакум, сведавший о мученической кончине Федосьи Прокопьевны Морозовой, княгини Евдокии Прокопьевны Урусовой, дворянской жены Марии Герасимовны Даниловой…