Началась в монастыре цинга, но и тогда устояла монастырская твердыня, сложенные из дикого камня стены монастыря словно бы из этой земли и вырастали…

И стоял монастырь, пока в метельную ночь 22 января 1676 года не провел монах Феоктист стрельцов в монастырь через тайный ход.

В эту ночь и завершилась семилетняя осада. Тревога поднялась, когда уже вливались в распахнутые ворота темными волнами отряды стрельцов и рейтар. И не было никакой схватки. Оставляя за собой чернеющие на снегу тела убитых монахов, уже растекалось войско по монастырю.

Ночь была ясная, морозная, озаряемая полярным сиянием. Далеко было видно в ту ночь… Всё видели пищальщики, предусмотрительно оставленные Мещериновым за стенами монастыря…

В эту ночь, 22 января 1676 года, так и не дал поспать стрельцам Мещеринов. Семь лет государь великий этого дня ждал, надо было завершать дело с переселением, как положено.

Приглянувшихся ему иноков Мещеринов на крюк вешал. В бок монаху вонзался железный крюк, поддевался под ребро, и так и поднимали на виселицу человека.

Келин сердился. Ругался, что без толку это. Все равно на таком морозе не чувствуют боли монахи, не успеешь на виселицу поднять – уже замерз…

Верно говорил Келин. Только ведь не для одного мучительства казнь, а для острастки. Но когда заполнили озаряемую жуткими небесными огнями виселицу, другую Мещеринов ставить не велел.

Теперь связанных попарно монахов опускали в прорубь.

Эти трупы потом, когда пришло пронзительно белое лето, море выбрасывало на берег, и они лежали среди прибрежных камней и не разлагались.

И бродили, бродили между низкорослыми, кривыми елками сошедшие с ума стрельцы. Столько месяцев прошло, а они не спускал глаз с берега, караулили, чтобы не ожили выброшенные морем монахи.

А тогда, долгой полярной ночью, управились с казнями. Можно было теперь докладывать государю, что и эту семилетнюю войну закончили, и переселили всех куда положено.

Только хоть и торопились с казнями, а не успели.

Когда прибыло в Москву донесение Мещеринова, уже не было Алексея Михайловича, великого государя всея России… 29 января разорвалось изнутри его заплывшее жиром тело…

Помер сорокавосьмилетний голубоглазый царь.

Кончина Алексея Михайловича во всех подробностях описана.

«Расслаблен бысть прежде смерти, и прежде суда того осужден, и прежде бесконечных мук мучим. От отчаяния стужаем, зовый и глаголя, расслаблен при кончине: “Господие мои, отцы соловецкие, старцы! Отродите ми, да покаюся воровства своего, яко беззаконно содеял, отвергся христианские веры, играя, Христа распинал, и панью Богородицею сделал, и детину голоуса – Богословом, и вашу Соловецкую обитель под меч поклонил, до пяти сот братии и больши. Иных за ребра вешал, а иных во льду заморозил, и бояронь живых, засадя, уморил в пятисаженных ямах. А иных пережег и перевешал, исповедников Христовых, бесчисленно много. Господие мои, оградите ми поне мало!” А изо рта, и из носа, и из ушей нежит течет, быдто из зарезанные коровы. И бумаги хлопчатые не могли напастися, затыкая ноздри и горло».

Такую вот страшную картину его кончины нарисовал в своей книге протопоп Аввакум.

– Пощадите! Пощадите! – умирая, кричал государь.

– Кому ты, великий государь, молился?! – спрашивали испуганные бояре.

– Соловецкие старцы пилами трут меня! – со стоном ответил Алексей Михайлович. – Велите войску отступить от их монастыря!

Но запоздало, запоздало это повеление.

Уже взят был монастырь иноземцами под командой Мещеринова. Уже переселены были по указу Алексея Михайловича соловецкие иноки на небеса. Сейчас и Алексея Михайловича ответ держать Господь призвал…

Так и не дождался награды Иван Мещеринов.

Следствие было начато, в ходе которого выяснилось, что Мещеринов еще и ограбил монастырь. При обыске его ладьи было изъято восемнадцать дорогих икон, украденных Мещериновым из соборной церкви…

Скорые кары обрушились после смерти Алексея Михайловича и на голову его верного Мардохея – Артамона Матвеева.

Все нажитые богатства были отобраны, сам Матвеев обвинен в чернокнижии и сослан вначале в Казань, а потом в Пустозерск, где от его спутников и узнали пустозерские узники о страшной кончине своего православного царя…

5 сентября 1678 года новый великий государь всея России, шестнадцатилетний Федор Михайлович, осматривал Новый Иерусалим.

Тетка его, Татьяна Михайловна, почитательница патриарха Никона, сама показывала племяннику монастырские строения, а там, где не поспели начать строительство, не жалела пояснений, из слов своих, как из кирпичей, воздвигая задуманные Никоном строения.

Помолились в Голгофской церкви. Постояли на истринском берегу. Осмотрели скит бывшего патриарха…

Велик был замысел Никона – воссоздать в Подмосковье священные места погребения и Воскресения Господня. Долго стоял шестнадцатилетний государь в незаконченном строительством храме Воскресения Господня, воздвигаемого по точным чертежам иерусалимского храма. «Дитятком красным, церковным…» – назвал царя Федора в своей челобитной сосланный в Пустозерск протопоп Аввакум. Страшные слова писал об отце Федора, покойном Алексее Михайловиче. Будто возвещено было Аввакуму от Спасителя, что в муках сидит батюшка.

Страшное известие, коли так. Страшно было про батюшку царю Федору думать.

Такой богомолец был, а патриарха Никона в тюрьме запер, Аввакума в Пустозерский острог зарыл. Боярыню Морозову и княгиню Урусову голодом в яме заморил, Соловецкий монастырь мечу предал…

Воротить бы сейчас всех умученных им, наказать бы им, каб молились за батюшку – может, полегче ему стало бы… Только куда же воротишь?

Сам Аввакум в челобитной пишет, что «как бы царь-государь ему волю дал, то, что Илья-пророк перво бы Никонатого собаку рассек начетверо, а потом и никониян тех…».

Воротишь такого, потом самому унимать придется, на свою душу грех брать. Нет уж…

А Новый Иерусалим очень царю Федору полюбился. Повелел он продолжать строительство обители и часто теперь наведывался сюда помолиться Богу за батюшку, погоревать о судьбе устроителя этой обители патриарха Никона, все еще томящегося в заточении…

* * *

Еще за два дня до прибытия царских посланцев оживился вдруг Никон и начал собираться в дорогу. Окружающие думали, что «в скорби и в беспамятстве сие творит», но царские посланцы действительно прибыли. Перенесли больного старика на берег Шексны, положили в струг и повезли.

Почти всю дорогу Никон лежал. Торжественным было его возвращение. Сгоняемые стрельцами, собирались на берегах Волги толпы людей. Многие со страхом шли, боясь антихриста воочию увидеть. Но антихриста не было – слабый, немощный умом старик сидел в струге. Многие плакали, глядя на него.