Чем больше он пытался смотреть на своего двойника глазами фанатов, тем больше этот вертлявый, сентиментальный гомункулус становился ему неприятен. Возможно, его существование на частном канале выглядело как подпольное и полузапрещенное и многие увидели в нем фигу в кармане, по которой успели стосковаться? Или именно в мире ханжеской, властной, навязывающей себя доброты и должен был появиться такой, как Гриня, который был бесполезно, никчемно добр? Иначе трудно объяснить распространение паленых дисков, один из которых Алексей и встретил у академика.

Познакомившись с Таней, Алексей первым делом попытался узнать, знакома ли она с его изобретением. Оказалось, что нет. После осторожного звонка матери понял, что и родители пребывают в неведении. Это его на какое-то время успокоило. Но весной стало известно, что программу хочет купить федеральный канал. Это положило конец его мутным и двусмысленным отношениям с Гриней. В последней серии он убил героя.

Уже на следующий день фанаты устроили демонстрацию. По Крюкову каналу пустили муляж Грини, за которым густой лентой текла красная краска. Молодые люди молча провожали муляж пальцем вытянутой руки. На майке одного была надпись: «Найти убийцу!» Народу собралось много. Когда подъехала милиция, фанаты рассеялись первыми.

Возможно, это был просто безобидный аттракцион скучающей молодежи, но Алексей все же счел разумным взять отпуск и уехать подальше от веселых игрищ и судов без правил.

Если читатель решил, что этим и исчерпывается наш намек на совершенное героем преступление, то он ошибается. Будет, будет еще вам тайна. Если вам здесь все еще не тайна, то будет тайна, к которой вы привыкли, обыкновенная. Ни за что до срока не разгадаете.

Так или иначе, понятна теперь реакция Алексея на внезапно обнаруженный диск. Интересно, попал ли на него последний, летальный, так сказать, сюжет? Алексей прокрутил диск почти до конца, и тот остановился как раз на нужном. Музыка!

* * *

Смерть подошла и сказала:

– Вставай!

Гриня встал, оделся, умылся, позавтракал чем было и пошел в ресторан, где в последние дни коротал время за рюмочным набором шахмат.

Но что-то, видимо, произошло, пока он спал. Швейцар подставил ему ножку и сказал:

– А ну, пшел!..

И он пошел, тем более что давно ему хотелось пойти куда глаза глядят, ни на кого не отвлекаясь, кроме птиц. А вообще быть так – сам по себе.

Какой-то хмырь с бандитским сплющенным носом и ртутными глазами схватил его двупалой клешней за ухо:

– Мы свои обещания выполняем! Просил покончить со своей безработицей? Давай! Вон там, в сарайчике за дворцом партийного съезда, возьми долото – и вперед!

– Долото – это такая музыкальная игра? – спросил Гриня.

– Тебя на кретинизм не проверяли? – в свою очередь поинтересовался хмырь и зло сверкнул авторучкой. – Может быть, еще скажешь, что вчера не ты заполнял анкету и вообще это был не ты?

– Вчера еще был не я, – честно признался Гриня.

– А пошел ты!..

И Гриня пошел.

Базары то молодо отстукивали и роскошно кружились у его ног, то крепдешинились, то пели, то оскаливались, гоготали и обещали подвох. Он был рад, что очки забыл дома.

Мужики продавали «Диагностику кармы». Теплая осень ничего не обещала, наслаждаясь сама собой. Гриня шел и думал примерно так: «Или я вам всем не родной? И не одна мать нас родила? Без вас-то мне еще хуже, чем с вами. Мне бы хотелось пасти божьих коровок и чтобы меня кто-нибудь уговаривал в ухо. От грубого же голоса я отказался раз и навсегда».

В этот момент подошла к нему такая, в чем-то стоптанном и курносая:

– Никого я так долго не знала и не любила, как тебя. Ты-то меня небось тоже давно не знаешь и не помнишь?

– Да уж, забыл, когда и помнил, – отвечает Гриня. – Ну, ты как?

– Ах, – говорит, – про остальное и говорить неинтересно – так все замечательно.

Вдруг молоденький милиционер взял Гриню за локоть:

– Только не увиливай! Понял?

Народу в крематории собралось много. И ритуал был в самом угаре. Говорили про Гриню. Оратор в роговых очках, покойнику незнакомый, был возбужден.

– С пораженной печенью и спазмами головного мозга, несмотря на белокровие, тромбофлебит и отсутствие памяти, наш дорогой до конца своих дней оставался надежным сослуживцем, неукоснительным отцом, верным любовником, аккуратным налогоплательщиком и мужем, каких еще поискать.

Гриня уже было подумал, что милиционер перепутал залы. Но тут, увидев его, все оживились:

– Давай ложись! Что это ты, ей-богу! Пора уже опускать.

Гриня лег и задумался. А тут Смерть подходит:

– Вставай!

– Да как-то неловко, – отвечает Гриня. – Люди старались.

– Ну, смотри, – сказала Смерть и вылетела в форточку.

* * *

Только сейчас Алексей сообразил, откуда у Грини появилась эта последняя фраза. «Люди так старались. Неудобно». Тысячу раз он слышал это от бабушки, матери отца. По самым разным поводам. И всякий раз это значило, что можно и потерпеть, и пересилить себя, и маленько унизиться, и подыграть… Доесть не лезущий в рот пирог с черносливом, прочитать со стула стишок, выразить ликование по поводу рубашки с вышитым на груди петухом, которую, он знал точно, не наденет никогда, даже ночью. Но – «уважение к людям надо иметь». Терпеть не мог он эту ее рабскую ласковость и упертость. Но говорят же, что гены перелетают через поколение. Вот Гриня теперь и «уважил», сдох безропотно, как мотылек.

– Так вот ты как вяжешь? – злобно сказал Алексей, неизвестно к кому обращаясь, и ввинтил окурок в ненавистную пиццу.

Если есть Бог, то Он все подробно и хитро придумал. Гены, например. Ты мог свою бабку сто раз не любить и думать, что уж от нее-то свободен, но ее гены молча, ласково передались через батюшку, который свои гены приобрел по случаю (Великий Случай) от деревенского весельчака и героя хороводов. Вот, собственно, и все. Некого казнить!

Он знал в себе эту последнюю трусость перед человеческими мнениями и законами. Затея же с Гриней была трусостью вдвойне. Это Алексей только сейчас понял. Первая заключалась в иронии, которой он отсекал подозрения в сочувственной и родственной связи с героем. Вторая была погрубее, но и покруче. В сущности, завтра же можно было повернуть дело так, что это розыгрыш, что Грине его смерть приснилась, и спокойно продолжать сериал на федеральном канале. И денег, и славы будет, надо думать, больше. И фанаты наконец успокоятся.

От этой круговой поруки неумышленных, передающихся через любовь и поцелуи предательств и подстав стало ему так муторно, тяжело, тоскливо, больно, и боль не оставляла сомнений в том, что он прав.

На момент вся жизнь его как будто опустилась в слоистый туман, и все ему стало безразлично. Но не как бывает безразличен человек, его мнение и настроение, еда, погода или снежный обвал в горах, в котором погибли неизвестные люди. Ему было безразлично все, вся жизнь в целом, вся она ему была сейчас ничто.