Жизнь после вчерашнего казалась ему чем-то вроде портативного устройства, хобби Создателя, которому Тот посвящал свободные минуты, да и то, наверное, убавлял звук, который производили землетрясения и войны. Потом коробочка закрывалась и до следующего раза укладывалась под подушку.

Серые волны безразлично подкатывали к его ногам, так же незаинтересованно прогибались внутрь, пятились и уступали место следующим. Под ногами трещал тростник и на птичий манер попискивала галька. Прибрежные сосны неистово размахивали выросшими на воле гривами, не подозревая о своем сходстве с Зевсом.

Алексей не думал, но какие-то процессы все же происходили внутри, там, куда не доставал холод, неровно пропеченный солнцем. Потому что один раз, например, он вскрикнул с видимой над собой издевкой:

– Поцелуй! Господи ты Боже мой!

В другой раз песчаный обрывчик напомнил ему Санжейку, где они летом отдыхали с отцом. Под таким обрывчиком он застал отца с почти незнакомой им, как ему казалось, женщиной, у которой были легкие ноги и высокая грудь. Та плакала, отец ее успокаивал или ругал. Объяснить тогда эту картину у него не хватило ни смелости, ни ума. Еще бы! Отец был его средой, его богом, им самим. Разве может правая рука заподозрить левую в воровстве?

– А история-то простая, – снова сказал Алексей вслух.

– Забрасываем сеть и ждем. Иногда это происходит даже невольно. Сеть бросил ненароком, природа сработала, сам не заметил, а плотичка уже там и волнуется. «Евгений Онегин». Азбука, блин!

Так, разговаривая сам с собой, Алексей набрел на большой амбар с пристроенной к нему банькой или сказочным домиком, перед которым у костерка сидели двое мужчин. По сетям, развешанным для просушки, и завалившимся набок баркасам Алексей догадался, что перед ним перевалочная рыбная база. Один мужик подталкивал палкой головешки к огню, другой раскладывал в коптильне рыбу.

Алексей подошел ближе. Поздоровались.

– Минут через тридцать будет закуска, – сказал тот, что постарше, с поврежденным и оттого косящим глазом.

– Подкатывайте чурбачок, – пригласил его другой, должно быть одного возраста с Алексеем. У него была рыжая бородка, большие залысины и бросающийся в глаза загар на лице, на залысинах, на руках, оголенных закатанными рукавами свитера. Он был похож на молодого Ольбрыхского, времен фильма «Все на продажу».

– Спасибо. Я к вам на минутку, – ответил Алексей, внезапно сообразив, что у него именно к этим ребятам дело, о котором он прочно забыл. – Не продадите свежих судачков?

– Вы из академического? – спросил молодой.

Алексей утвердительно кивнул.

– Пошли. А какая дача-то?

– Двести одиннадцатая. Но это не моя. Знакомые устроили на халяву. А хозяином там академик. Знаю только имя: Алик. Я ведь к вам не первый за рыбой. Вы его, наверное, знаете.

– A-а, понятно. Ну, не так чтобы очень подробно, но знакомы в общем.

– Он сейчас в Штатах.

– Понятно, понятно.

Они вошли в темный амбар, освещаемый только через стенные щели и маленькое окошко.

– Меня зовут Алексей Григорьевич, – нашел нужным представиться Алексей, который при подобных сделках всегда чувствовал себя неловко.

– Ну, коли так, – улыбнулся мужик, – Александр Николаевич. Будем знакомы. У нас тут всякая рыбка. Вам именно судак? В этом ящике.

Ящик был наполнен льдом, перемешанным с мелкой щепой и опилками. Рыба, еще живая, то есть мыслящая, раздувала жабры, била хвостом, некоторые, как показалось Алексею, пытались перевернуться. Он смотрел на этот коллективный гробик, испытывая, как говорят в таких случаях, смешанные чувства. Горы живой рыбы с детства вызывали в нем восторг. Что здесь было главным, трудно сказать. Власть человека над природой при явленной мощи и масштабе самой природы? Символ изобилия? Ловля на удочку в сравнении с этим казалась игрой. Кроме того, даже здесь, в сумраке, это было красиво. Захотелось, как в детстве, взять в руки живую рыбу, и чтобы та вырывалась. Несомненно, и тогда, в детстве, это было эротическое переживание. Доступность недоступного.

С другой стороны, он присутствовал при смерти рыбы. Разве правильно это, что смерть не вызывала в нем сейчас никаких чувств и он стоял и любовался ею?

– Вот думаю: почему не жалко-то? Ведь они умирают. А не жалко! – Алексей сказал это как бы самому себе, не поворачиваясь к провожатому.

– Когда одну поймаешь, бывает иногда жалко, – улыбнулся Александр Николаевич. – Но, говоря честно, тоже не слишком, без надрыва. Хотя вот, по иранскому поверью, например, жабры – это раны рыбы. Когда какой-то кафир пустил в небо стрелу, чтобы убить бога, рыба защитила того своим телом.

Алексей с удивлением повернулся к собеседнику:

– Необычные познания для рыбака.

– Да что вы, для рыбака как раз нормальные.

– А я помню… по сказкам, что ли? Это ведь еще как-то связано с царством мертвых, через которое надо пройти, чтобы воскреснуть. Ну вот, мы и не воспринимаем как окончательное…

– Ну да, да… Еще вспомним про храмовые бассейны и что Христа называли Рыбой. Все это сложно и далеко. Немая она, да к тому же холоднокровная, вот и все дела. Размножается равнодушно, не по-человечески. Сколько возьмете?

– Сейчас, пожалуй, нисколько. Зашел на разведку. А нужно к воскресенью. В воскресенье можно?

– У нас воскресений нет. Можно и в воскресенье. Праздник будет в двести одиннадцатой? – Ударение было сделано на слове «праздник».

Алексей неопределенно повел рукой. Плата за пьяный кураж не обещала ничего хорошего. Что он будет делать с чужими пассиями в чужом доме?

– Вы имейте в виду, там, в ротонде, работает Маша, так она специалист по таким мероприятиям. У нее за баром приличная кухонька. Все приготовит, оставите ключи, сама и накроет. Старички застолья любят, а сил уже нет, Маша у них вместо ангела. Берет недорого.

– Вот это да! Как я удачно на вас попал! Об этом можно было только мечтать. А с Машей я как раз познакомился. Она очень милая.

– Очень милая, – охотно согласился Александр Николаевич. – И к тому же очень верная жена.

– Спасибо, что ввели в курс дела, – весело, в пандан легкому и неглупому собеседнику, ответил Алексей. – Приду в это же время. Вам удобно?

* * *

Вверх на берег Алексей поднимался с трудом. Сыпал грибной дождь, ветер гулял теплый, и солнце пекло все уверенней. Потом дорога пошла снова вниз, к поселку. По лицу струился пот, заползал под ворот, глаза пощипывало, все вокруг смазывалось, как на любительской ленте. Никакого смысла и красоты, одно услаждение трусливых амбиций чьего-то семейного рая. Алексей чувствовал раздражение то ли на эту придуманную им семейку, которая тщится запечатлеть ускользающий миг, то ли на себя – бобылевого, некрасивого, злого, все что-то выковыривающего из жизни, вместо того чтобы идти по ней легко и радоваться общими радостями. Таким общим местом жизни повеяло на него только что от рыбака.