– Я знаю, что ты направил много денег на социальные программы, – продолжает Анхель, – и, как мне кажется, есть большая польза от того, что ты будешь и впредь проводить политику прямых субсидий, то есть давать деньги самым нуждающимся, но после прекращения нефтяной забастовки и после установления контроля за обменом валюты, как я вижу – и это меня страшно мучит, – начались перебои с самым необходимым. Жизнь стала очень дорогой, Уго! Инфляция набирает обороты. Специалисты считают, что это связано с неправильным управлением экономикой. И с каждым днем растет список продуктов, которые невозможно достать ни за какие деньги, они просто исчезли.

– Вот как… – говорит Уго и поднимает брови.

– И я не нахожу для этого приемлемых объяснений. Я не экономист, как ты знаешь, но у меня есть семья, как ты знаешь, и семья большая… Поэтому я каждый день со всем этим сталкиваюсь – на улицах, на рынках… Вывод напрашивается сам собой: что-то не срабатывает. У некоторых людей откуда-то появилось очень много денег в карманах… а полки в магазинах пустые.

Уго слушает молча, и лицо у него постепенно мрачнеет. Досаду у президента вызывает скорее дерзость приятеля, нежели суть его рассказа. Для обоих было бы лучше на этом остановиться и закончить встречу. Но Анхелю кажется, что он имеет право держать себя по-свойски, и он продолжает перечислять свои тревоги:

– Хуже всего – коррупция, Уго. Ты и сам об этом заявил, когда выступал с Народного балкона. Коррупция, в которой погрязли многие из наших… Мы боролись за то, чтобы покончить с ней, но ты не можешь не знать, что сегодня она куда мощнее, чем была прежде!

Из левой руки Уго выскальзывает чашка с горячим кофе. Правой он резко бьет по столу. Потом вскакивает на ноги, не закончив завтрака, и говорит с ледяным сарказмом:

– Благодарю тебя за добрые намерения, но ты не экономист, не политик и не обладаешь полной информацией. А теперь, с твоего позволения, мне надо сделать несколько важных звонков. Наш веселый разговор мы продолжим как-нибудь в другой раз.

Анхель ушел в подавленном состоянии. Он предчувствовал, что тем или иным образом заплатит за свою рискованную выходку. И Чавес уже решил, как это сделает: вроде бы незаметно, шаг за шагом он станет выдавливать Анхеля из круга ближайших своих соратников. “Ты никому ничего не должен, Уго”, – повторял он мысленно слова Фиделя и написал на клочке бумаги, который затем швырнул в корзину: “Контролировать настроения в среде склонных к предательству офицеров, обеспечить себе полный контроль над армией”.

В тот же самый день, который тянулся бесконечно долго из-за череды встреч и неотложных дел, Чавес, так и не сняв десантной формы, почувствовал острую необходимость запереться у себя в кабинете и немного посидеть там в одиночестве. Среди кучи бумаг на письменном столе, с которыми надо было срочно разобраться, президент нашел запечатанный конверт – именно в таких он всегда получал послания от Фиделя. Уго торопливо вскрыл его и проглотил текст с такой же поспешностью, с какой выпивал в течение дня одну за другой многочисленные чашки кофе. В письме приводились факты, позволявшие обвинить генерала Мухику в коррупции. Описывался ряд темных историй, которые связывали Мухику с Вилли Гарсиа и Праном.

– Отлично, отлично, – пробормотал Уго.

Он хорошо запомнит полученные сведения и прибережет их до подходящего момента. А пока Мухика покинет пост министра обороны. Незачем хранить верность мнимой дружбе.

Второму телевизионному каналу, самому главному в стране и проработавшему больше пятидесяти лет, вынесен смертный приговор. В качестве наказания за позицию, занятую во время неудавшегося госпереворота, президент объявил, что не продлит ему лицензию на вещание. Уго долго терпел этот оппозиционный канал, поскольку был уверен, что остальные СМИ поддерживают нынешний режим. А существование второго канала позволяло показывать миру, что в стране есть свобода слова. Иначе говоря, что Венесуэла – демократическая страна, а Чавес – главный поборник демократии.

– Я выступаю за полную свободу прессы и полную свободу слова, – заявил Уго с большим пафосом несколько лет назад в интервью тому же каналу, но теперь, по всей видимости, он переменил свою позицию.

Для оппозиционных политиков такое решение Чавеса явилось еще одним сигналом: президент готов пойти против основополагающих принципов демократии. И подобное злоупотребление властью многим показалось совершенно неприемлемым. Миллионы телезрителей восприняли его решение как выпад против них лично – ведь канал показывал еще и сериалы, музыкальные конкурсы и развлекательные программы.

Тысячи студентов по всей стране вышли на улицы, чтобы выразить свой протест против закрытия канала и нарушения права граждан на свободу слова. Движение возникло стихийно, у него не было лидера, не было финансовой поддержки или очевидной организационной базы. И такая готовность к внезапным действиям, изобретательность в способах распространения информации и доходчивые методы пропаганды – то есть все, что проявила сейчас молодежь, застали врасплох как Чавеса, так и его кубинских советников: на сцену вышел неожиданный противник. И понять, как это могло случиться, было трудно.

Моника следила за новостями вяло и чувствовала себя больной уже только потому, что по-прежнему жила в Венесуэле. Она решила через несколько недель на какое-то время покинуть страну. Единственной ее заботой на оставшееся до отъезда время было докопаться, кто убил отца, а главное – кто конкретно стоял за этим убийством. Она перестала носить юбки и платья. Только широкие брюки. На поясе у нее была обязательно спрятана кобура отца с его же револьвером. Если она найдет убийц, то суд будет вершить собственной рукой.

А вот Чавес с некоторых пор перестал интересоваться Моникой Паркер и был уверен, что большинство людей тоже забыли про нее. Как и про телеканал, который только что прекратил свое существование. Если о нем кто и вспомнит, то таких людей будет мало, и президента их мнение почти не волнует. Возможно, канал и войдет в историю, но на его месте откроется государственный, который станет пропагандировать идеалы революции – и точка. А тех, кто выходит протестовать на улицы, пусть разгоняют силовики с помощью слезоточивых газов. В конце концов, есть еще и дубинки. И точка. А на случай, если и этого окажется недостаточно, имеются пули. Точка.

В тот момент Уго не мог тратить свое время, хоть как-то реагируя на возмущение возмущенных или на студенческие волнения. Перед ним стояла чрезвычайно важная задача – внести изменения сразу в шестьдесят девять статей Конституции страны. Для этого он призвал народ снова принять участие в референдуме. Уго мечтал приступить к преобразованию Венесуэлы в социалистическую республику, а также увеличить президентский срок с шести до семи лет и сделать так, чтобы было позволено переизбирать главу государства неограниченное количество раз… И мечтал много о чем еще. – У меня нет никакого желания вечно оставаться при власти, – заявил он в одном из своих первых интервью в качестве государственного деятеля после выхода из тюрьмы “Ла Куэва”.