Беверли-Хиллз, – медленно произносит он. – Вы были жертвой. То, что он с вами сделал, не кончилось изнасилованием, но это все равно было насилие.

– Да, но… Я могла бы этого не допустить, – говорю я. – Если бы не поднялась к нему в номер. Сама сглупила.

– Все равно это было насилие, – продолжает Том. – И нет, вы не сглупили. Вы делали то, о чем попросил ваш начальник. Это он решил применить к вам насилие. Это он совершил преступление.

Я впервые слышу, чтобы это так разъяснялось – отчетливо, как буквы алфавита.

– Вы не сделали ничего дурного, – говорит Том.

– Да сделала, Том, – настаиваю я.

Смотрю на него, и наступает момент, ставший неизбежным, как только я напечатала первый ответ на его письмо. Молчание тяготит меня, я откашливаюсь, сердце колотится в возбужденном ритме. Свобода – если только я сумею сказать ему всю правду.

– Понимаете… Я была с вами не вполне откровенна.

Слова падают медленно, словно камни в тихий пруд. Но он не выказывает никакого недовольства – одно лишь терпение.

– Можем вернуться на несколько недель назад? На середину съемок.

Посмотрим исходный дубль этой сцены. Неотредактированный вариант.

Как-то раз, на третьей неделе съемок, я подняла глаза от своего стола в офисе и увидела, что ко мне идет Кортни – и ее слегка потряхивает. Привычной калифорнийской расслабленности в ней поубавилось.

– Кортни, – сказала я. – Как дела?

Видеть ее здесь, в офисе, а не рядом с Хьюго, было непривычно.

– Привет, ты занята? Можно… кое о чем с тобой поговорить? – выпалила она.

Вообще-то я вовсю просматривала рекламные материалы, которых в офисе Андреа ждали в течение часа, но грубить не хотелось. К тому же вид у Кортни был какой-то неважный, подавленный.

– Ладно, давай. Тут поговорить хочешь?

Кортни безмолвно покачала головой и жестом показала – выйдем в коридор. Я заметила, что у нее дрожит губа.

Во мне зародились мрачные предчувствия; я пошла за ней из комнаты в самый конец коридора. Там никто из производственной группы туда-сюда не носился.

– Ты в порядке? – спросила я.

Она снова покачала головой. Я заметила, что глаза у нее полны слез, и она прижала руку ко рту. И все равно молчала.

– Кортни, в чем дело?

Тут она тихо заплакала, ее грациозное тело била дрожь. Я нерешительно положила ей руку на плечо, понимая, что неловко будет не попытаться как-то ее утешить.

– Что случилось? – снова спросила я, хотя и боялась услышать ответ.

Наконец Кортни удалось выговорить несколько слов.

– Это из-за… я не знаю… Хьюго, – запинаясь, произнесла она; ее голос дрожал. – Я не знаю… Я не совсем понимаю, что случилось.

– Что ты имеешь в виду?

Я была озадачена. Каждый раз, когда я мельком видела их вместе, мне казалось, что она очень уверена в себе, очень рада быть с ним рядом.

– Прошлым вечером… – всхлипнула она и замолчала. – Господи, я не знаю… Не понимаю, как это случилось…

Мои опасения сгущались в ужас. Я огляделась – вокруг, к счастью, никого не было – и распахнула дверь в маленькую тихую переговорную комнату. Квадратный стол и надежные мягкие стулья сулили некую мирную передышку.

– Не торопись, – сказала я ей, когда мы сели. – Но, пожалуйста, если это важно… расскажи.

– В том-то и дело. Я не знаю, важно это – или я просто… – Она затихла, сомневаясь в себе. – Прошлым вечером он… он спросил, не хочу ли я после работы пойти немного выпить. Я, естественно, согласилась. Мы это уже делали. Ты видела, как мы выпивали.

Я кивнула. Это видели все.

– А потом – ну… Я не знаю… Он начал… Он спросил, не хочу ли я подняться к нему в номер. Это я раньше тоже делала…

Она остановилась.

– Он… предложил тебе кокаину? – спросила я, договаривая за нее.

– Ну, разумеется, это было. – По ее пренебрежительному тону я поняла, что наркотики были делом обычным. – Но не только… ну… он полез целоваться, а я не хотела грубить, потому что он мой начальник и он, конечно, хорош собой, но… я все-таки не очень хотела…

Снова наступила тишина, и я медлила, стараясь уяснить себе то, что она пыталась сказать. Я воображала то, что могло случиться. Словно вглядывалась в бесформенный туман, пытаясь угадать в нем очертания некоего приближающегося чудища, которого еще не видно.

– Он… – начала я. – Ты…?

Кортни вдруг кивнула и разрыдалась по новой.

– Да… Я это сделала, – выдавила она из себя. – Не знаю, как это произошло так быстро, а потом все кончилось, а потом… Он как бы вел себя так, как будто это ничего особенного. Хотел только, чтобы я убралась из номера.

Я нахмурила брови, но все равно ясной, отчетливой формы их вечер для меня не приобрел. Оставив этот зазор, Кортни позволила мне заполнить его наиболее приемлемой версией истории. Это могло быть все что угодно, обычный одноразовый секс. Но Кортни стояла передо мной, явно не в себе, и это была безотлагательная проблема.

Хороший продюсер держит проблему под контролем, напомнила я себе.

– Как он после этого с тобой себя вел? – спросила я.

Она пожала плечами.

– Как будто ничего не произошло. Поэтому я не знаю – придумала я, что это на самом деле было, или… Но тогда почему я плачу?

Она смотрела на меня; слезы лились по ее точеному лицу. Слова Кортни все равно были очень неопределенными, но если худшее из того, что она подразумевала, было правдой – а я не могла себе этого представить, не могла подумать, что Хьюго перейдет эту черту, – и об этом прознают… Это могло сказаться на всем фильме.

Я сочувственно покачала головой.

– Я вижу, что ты не в себе. Съемки нелегкие, все в напряжении, и Хьюго иногда перебирает с гулянками, чтобы выпустить пар.

От этой жалкой отговорки меня замутило.

Она криво ухмыльнулась.

– Не поспоришь.

Я заключила Кортни в объятия и погладила по спине – жест, казавшийся мне чуждым: китайцы практически незнакомым людям никогда такого не делают. Она рыдала у меня на груди, а я тем временем ломала голову, перебирая возможности, думая, как разобраться с этой ситуацией. Появившись на съемках спустя неделю после их начала, Кортни мало кого знала из съемочной и производственной групп. Может, она никому, кроме меня, и не скажет.

– Я так глупо себя чувствую оттого, что это допустила. Об этом всегда предупреждают, – всхлипывала Кортни. Она посмотрела на меня; ее лицо было искажено отвращением к себе. – Что мне делать?

Я помедлила, зная, что то, что я скажу,