Наконец Зигфрид трижды дергает веревку. Мы еще у Гнилых Зубов договорились, что это означает: «Стой!» Послушно останавливаюсь, передаю тот же сигнал Цендоржу.

– Клим! – доносится до меня глухой и искаженный голос Шерхеля. – Я уперся в камни. Слева от меня начинается ровная земля, все в белой плесени. Будем идти вдоль камней. Мне говорили, что лес растет именно на ровной земле. Нужно быть осторожными. Передай.

Я послушно оборачиваюсь и кричу Цендоржу, что теперь мы будем прижиматься к камням и чтобы он был наготове – лес близко. Через несколько секунд до меня доносится:

– Все понял, Клим-сечен!

Снова идем. Камни, о которых говорил Зигфрид, оказались угловатыми глыбами высотой в несколько человеческих ростов. Они мокрые и холодные, прикасаться к ним неприятно.

Под ногами теперь пружинит раскисшая почва. Белая плесень, пушистая и вся в капельках росы, цепляется за подошвы, налипает на носки ботинок и стекает зеленоватой слизью.

Туман начинает расползаться, редеть. Сквозь него на западе от нас уже видна громада Эскимоса. Слева, на востоке, я скорее угадываю, чем вижу темную массу, нависающую над камнями, вдоль которых мы пробираемся. Видимо, это и есть лес.

Вдруг из слоистой мглы доносится неприятный хлюпающий звук. Он бьет по натянутым нервам, точно гонг. Я вздрагиваю, останавливаюсь, и Зигфрид натягивает веревку.

– Ты слышал? – кричит он.

– Что это? – вопросом на вопрос отвечаю я.

– Лес. Надо идти быстрее. – И немец требовательно дергает связывающую нас пуповину, сплетенную из растительного волокна.

Теперь мы почти бежим. Туман окончательно рассеялся на узкие длинные космы, которые висят в неподвижном воздухе и медленно тают. Мы видим друг друга. Мы видим лес. И мы понимаем, что это никакой не лес. Это воплощение ночного кошмара, это нечто, страшное и живое, нависшее над нами, шевелящее множеством черных косматых не то щупалец, не то лап, не то ветвей.

Подобные существа встречаются на Земле, точнее, в земных океанах. Но там это небольшие, разноцветные, похожие на цветы организмы, а здесь мы видим огромного, занимающего всю межгорную впадину, монстра. Осклизлые стволы-ноги, между которыми гнездится мрак, уходят во все стороны, точно колоннада языческого храма, а наверху шевелятся многометровые ветви, обросшие густой длинной бахромой черного цвета.

Между мокрыми глыбами и лесом не более пяти метров покрытой белой плесенью земли, своеобразный туннель, по которому мы, сбившись в кучу, уже не почти, а изо всех сил бежим, спотыкаясь и падая.

Наступает ночь. Светится лед на склонах Эскимоса. Горят в высоком небе чужие звезды. Хлюпает и скрежещет Жорный лес. Мне временами кажется, что я сплю. Никогда еще на Медее я не чувствовал себя настолько беззащитным, настолько зависимым от сил, неподвластных никаким законам и правилам…

Вскоре мы слышим журчание, а спустя какое-то время набредаем на неширокий ручей, вытекающий из леса и бегущий по его краю на юг. Вот только вместо воды в ручейке оказывается странная жидкость, мутная, теплая и пахнущая чесноком. Зигфрид предполагает, что ручей может оказаться ядовитым, и мы стараемся держаться подальше от его низких топких берегов.

Неожиданно вновь появляется туман. Он наползает сзади, догоняя нас, и вскоре мы опять бредем в волглом белесом киселе.

Очень хочется спать. Ноги заплетаются, от зевоты начинают болеть челюсти. В голове мелькают обрывки воспоминаний – Земля, детство, залитый солнечным светом двор, мы с приятелями, братьями, носящими удивительную фамилию Шило, играем в мушкетеров. Гошка Шило машет лазерной шпагой, оставляя на моем голубом с золотом плаще темные рубцы.

– Падай, я тебя убил!

«Падай! Я тебя убью…» – звучит у меня в мозгу.

Падай… Падай…

И я падаю лицом в мокрую белую плесень, а сверху на меня наваливается что-то тяжелое, начинает дергать меня, приподнимает и куда-то тащит. Впрочем, что значит – «куда-то»? Понятно куда – жрать. Недаром этот лес зовется Жорным. Сейчас где-то в черной чаще, в сплетении осклизлых толстых стволов, откроется мерзкая зубастая пасть, и меня не станет…

Пощечина была такой, что у меня слезы брызнули из глаз! И еще одна! И еще! Я поднял руку, пытаясь защитится, разлепил веки…

– Клим-сечен! Клим-сечен! Бежать надо! Быстро бежать! – Цендорж с искаженным от ужаса лицом стоял надо мной, размахивая руками.

– Что… Что случилось? – еле ворочая языком, спросил я.

– Бежать надо! Бежать надо! – как заведенный, твердил монгол.

Кое-как поднявшись на ноги, я огляделся. Воздух был чистым, никакого намека на туман. Лес, точнее, то, что мы называем лесом, вплотную придвинулось к камням, и ветви-щупальца угрожающе шевелились буквально в полуметре от нас.

– Где Шерхель? – Недоуменно вертя в руках обрывок веревки, я повернулся к Цендоржу, но тот лишь с отчаянием махнул рукой и потащил меня вперед…

Мы бежали всю ночь. Несколько раз попадали в полосы тумана, однажды едва не завязли в самом настоящем болоте – кочки, лужи теплой вонючей жижи, белая плесень и черные корявые отростки над головой.

Тусклый рассвет застал нас на неширокой опушке, за которой начинался подъем. Жуткий живой лес здесь заворачивал налево, к востоку, впереди высились скалы, над которыми каменным лбом торчала небольшая горушка. Эскимос за правым плечом светился в лучах восходящей Эос, точно усыпанный жемчугами.

– Сонная гора! – пробормотал я, озираясь. Цендорж согласно кивнул и добавил:

– Туда надо. Быстрее.

Задерживаться у края Жорного леса мне тоже не хотелось. Когда я думал об участи несчастного Шерхеля, у меня холодели руки и мороз пробегал по коже. И я гнал от себя эти мысли, гнал, потому что если поддаться им, то оставалось лишь упасть на холодные равнодушные камни и рыдать, подобно ребенку.

Мы пересекли пустошь и вдруг заметили в стороне стадо альб. Небольшое, голов двадцать. Животные стояли и лежали на земле в паре десятков метров от края леса.

Альбы – осторожные существа. Пока одни едят траву, другие всегда обозревают окрестности, высоко подняв на белых шеях крохотные треугольные головки с большими ушами. И едва только возникнет малейшая опасность, сторожа подают своим собратьям знак – что-то среднее между свистом и шипением. Заслышав его, альбы тут же стремительно убегают прочь на своих тонких сильных ногах.

Здесь же эти животные вели себя как-то неестественно. Например, на нас они не обратили никакого внимания.

– Смотри, Клим-сечен! – прошептал Цендорж, вытягивая руку. И я увидел: от леса по направлению к застывшим альбам медленно ползли несколько толстых длинных ветвей-щупальцев. Вот одно из них добралось до лежащего зверя и, странно изгибаясь, точно имело суставы, обернулось вокруг белой шеи альбы.