врагами нашей Родины»… Согласно законам этого жанра, «простой советский человек» из низов, смело критикующий отставшее от жизни начальство, должен был предложить собственный проект – гораздо лучше отвергаемых. Так что в финале своего письма Крещук предлагал взамен «плохой» намишной амфибии построить принципиально новую, с намного более высокими характеристиками, и брался осуществить проект в ближайшие сроки.

В общем, размахнулся Крещук действительно от души, и последствия у его письма могли быть сколь угодно тяжелыми. То, что изложенные сведения были сочтены заслуживающими внимания, свидетельствует, что ситуацию оперативно «расписали» на Бюро Президиума Совета министров СССР, которое должно было рассмотреть обращение Крещука и вынести вердикт. Однако делать из письма далекоидущие выводы, громкое «шоу» никто, к счастью, не стал. Возможно, резонанс от доноса намеренно «притушил» первый заместитель председателя Совмина Булганин, курировавший силовой блок ведомств, – вторая атака на его подчиненных за два месяца была ему совершенно ни к чему, тем более что речь шла о секретной, перспективной разработке.

Судьбу Андрея Александровича решали шестеро высших руководителей СССР, члены Бюро Президиума Совмина – Булганин, Берия, Маленков, Каганович, Микоян и Молотов. На заседание Бюро под председательством Булганина был приглашен сам Крещук, который подтвердил, что факты, изложенные им в письме, правдивы. Однако никого из людей, на которых он возводил обвинения, приглашать не стали. Более того, Липгарт даже не подозревал о том, что в Москве на столь высоком уровне обсуждается его персона.

Только 17 мая его неожиданно вызвали к Булганину – сообщить вердикт… Но перед этим Булганин потребовал у него объяснений по факту «неправильных действий, вскрытых тов. Крещуком». Липгарт: «Я почти ничего объяснить не смог, поскольку не читал письма тов. Крещука, не читал постановления Правительства и не знал, что конкретно мне ставится в вину». В финале разговора Булганин объявил о вчерашнем решении правительства. Липгарта переводили с ГАЗа на УралЗИС, в Миасс, на должность ведущего конструктора. Тем же постановлением Совета министров лишались должностей Веденяпин (его отправляли в Ярославль, на ЯАЗ) и Косткин (в Минск, на МАЗ). Одним росчерком пера Горьковский автозавод лишался всего руководства…

Ростислав Липгарт так вспоминал о реакции отца на случившееся: «День, когда А. А. вызвал к себе Булганин и лично сообщил о необходимости ехать в Миасс – 17 мая 1952 года, – я запомнил на всю жизнь. Несмотря на тяжесть удара (несколько смягченного формой извещения), папа не растерялся, не потерял головы. Пессимистом он никогда не был, и вера в лучшее будущее никогда не покидала его. Может быть, эту веру стимулировало чувство ответственности за судьбу близких. Во всяком случае – уже при первом сообщении о повороте в судьбе мне было сказано, что делать».

Конечно, Липгарт воспринимал себя как солдата советской индустрии и был готов выполнить любой приказ партии и правительства. И наедине с собой не мог не понимать: ситуация разрешилась для него фантастически мягко. Его не сажали, не лишали наград, не снимали с производства разработанные им машины. А на ГАЗе не расстреливали людей десятками, как на ЗИСе. В конце концов, в чем-то было даже лестно: далеко не каждому о его служебном переводе лично сообщает первый заместитель главы правительства в звании Маршала Советского Союза… Но, пожалуй, впервые в жизни он столкнулся с холодным, равнодушным скрежетом государственной машины, которая когда-то, еще до войны, смяла руководство ГАЗа, два года назад перемолола ЗИС, а теперь доехала до его собственной судьбы. Алтарь Отечества требовал жертв…

Только теперь он смог ознакомиться с текстом письма Крещука. И сразу увидел, что оно представляет собой нагромождение лжи: никогда у него не было цели сделать НАМИ-011 как можно хуже, и ничего Крещуку не приходилось тайком «протаскивать», целый год он спокойно работал, делая с конструкцией амфибии то, что считал нужным… Зачем же клеветать? Пытаясь разобраться в мотивах поступка Крещука, он дважды пытался поговорить с ним лично. «Первый раз т. Крещук упорно отвечал, что все написано им совершенно точно и правильно. Во время второго разговора т. Крещук, припертый фактами, отвечал менее уверенно и был вынужден сказать (правда, в довольно туманной форме), что дело было не совсем так, как написано, а написано так “для обоснования”. Последнее выражение т. Крещука и пролило свет на его действия». Хватило Крещуку и наглости стращать Липгарта какой-то неведомой виной: «Может быть, я виноват в чем-то другом и мне опять об этом не сказали. Об этом мне туманно намекал тов. Крещук».

Постановление Совета министров № 2286-866сс от 15 мая 1952 года давало понять, кого еще сделали виноватыми за провал со злосчастной амфибией: «По вине Министерства автотракторной промышленности (товарищей Хламова и Гарбузова) плавающий автомобиль, разработанный НАМИ, был передан в 1950 году для производства ГАЗу с наличием серьезных недостатков и без отработанной технической документации. По вине товарища Хламова и Военного министерства СССР (товарищей Богданова, Галицкого и Дацюка) конструкторы НАМИ товарищи Шишкин, Архаров, Горюнов, Карпухин, Лобунский и Петров неправильно получили Сталинскую премию 3-й степени за недоработанную конструкцию плавающего автомобиля». Легче всех отделался Хламов – ему всего лишь указали на «недостаточный контроль» над работой ГАЗа. Остальные пострадали серьезнее: постановление о присуждении премии было отменено, Гарбузова перевели главным инженером на Харьковский тракторный завод, а начальника инженерных войск, героя Великой Отечественной войны маршала Воробьева, по чьему ведомству проходила амфибия, отправили из Москвы в Киевский военный округ.

И для замминистра Виктора Федоровича Гарбузова, и для маршала Михаила Петровича Воробьёва новые должности стали весьма ощутимым падением с высот, их карьеры были непоправимо поломаны, здоровье подорвано (оба ушли из жизни совсем еще нестарыми – Воробьёв в 60 лет, Гарбузов в 55). Но тогда они хотя бы остались живы. А вот один из лишенных Сталинской премии людей покончил с собой – повесился в номере горьковской гостиницы «Волна», не перенеся позора. Шуметь об этом, конечно, никто не стал, но факт остается фактом – письмо Крещука убило человека.

Новым директором ГАЗа назначили специалиста со стороны – Павла Яковлевича Лисняка, до этого руководившего Харьковским тракторным, а в войну работавшего на ЗИСе. Главным конструктором становился Николай Иванович Борисов, работавший на ГАЗе до 1941-го, а затем ушедший на МЗМА. А заместителем главного становился… Крещук! Можно себе представить, как на заводе были шокированы этим назначением. И. Г. Сторожко вспоминал: «Коллектив конструкторско-экспериментального отдела к такому повороту событий не был готов. Освобождение от должностей Косткина и Липгарта здесь восприняли с осуждением, назначение Борисова – с настороженностью, а Крещука – почти враждебно».

Как вспоминал работавший с Липгартом 18 лет рабочий экспериментального цеха И. Н. Рябинин, «когда собрали весь коллектив и сообщили о