— Я надеюсь, мы друг друга поняли.

— Иво.

— Да.

— Будь ты проклят.

— Я тоже был рад тебя видеть… — Псарь толкнул ногой дверь. — Буду ждать твоего сопляка за борделем. Когда все будет сделано, отдам деньги. — Он вышел на улицу и огляделся. Покосившиеся хибары, грязь, нищета и полные безумия глаза, что таращатся на него из каждой щели. — Отсюда даже не видно крепостного вала, — произнес он. — Прав был тот, кто сказал, что все дороги ведут домой.

Фриду привели в чувства, окатив ледяной водой. Тусклый свет сочился сквозь приоткрытую дверь.

— Где я? — спросила она. — Что вам надо? У меня нет денег.

Взгляд привык к темноте. Её привязали к тяжелому резному стулу. Запястья туго перетянуты веревками. В двух шагах от нее мужик в кожаном фартуке, позади мужика двое других, одетых в дорогую одежду. У самой двери баба в красном платье. Баба, которую Фрида узнала еше на улице.

— Рвач, она не понимает.

К ней подошел тот, кого они называли Рвачом.

— Слепой Кузен. Помнишь такого?

— Увы.

— Ты отравила его, — он кивнул на бабу в красном платье. — Жизель видела. Её помнишь?

— Да.

— Отлично, — он задумался. — Я не буду тебя бить, но очень советую: не надо на меня так смотреть.

— Рвач.

— Да, Шальной.

— Не верю я, что наконец траур снимем.

— Надо еще узнать, где её подельник. Как твоего дружка звать?

— Рихтер. Крыса, — не раздумывая ответила девушка. — Если найдете его, убейте.

Рвач ухмыльнулся:

— Дешевый фортель. Где он?

— Не знаю.

Рвач не сдержал данного слова. Кровь тонкой струйкой побежала из лопнувшей губы девушки.

— Не кричит, — заметил Шальной. — Эта падла не из обычных.

— Они с этим Рихтером очень хитрую схему придумали, — заговорила Жизель. — У несчастного Кузена не было шансов.

— Вранье.

— Заткнись! — Рвач снова ударил её. — Падла, все зубы вышибу. Нахер! — он ударил её еще раз. Но не по лицу, а в солнечное сплетение. — Я велел не смотреть так, сука! — вены на лице Рвача вздулись, прядь волос выбилась и прилипла к потному лбу.

Фрида начала задыхаться.

— Говори, где твоя Крыса!?

Дело шло к обеду. Псарь наблюдал из подворотни за тем, как Казимир выливает масло на дверь борделя. Рядом с Гончей стоит нищий мальчишка, трет грязными пальцами свои отекшие глаза и вытирает сопли. Жалкое зрелище.

— Не плачь.

Ребенок зажал руками рот, но не плакать он не мог. Казимир поджег дверь.

— Рассадник блуда и похоти! — взвыл он. — Я предаю огню этот притон! Гнездо греха! Во имя Господа! Во имя наших детей!

Горожане заинтересованно глядели на происходящее как на фортели ярмарочного зазывалы.

— Я сожгу каждый бордель в Златограде! — выл больной лепрой, и никто не пытался его остановить. — Город святых! Здесь нет места пороку! Нет места бандитам! Мы долго терпели!

Иво оглянулся на ребенка:

— Не плачь. Твой отец делает это ради вас.

Мальчишка понимал о жизни больше, чем Гончая мог подумать о нем. Ребенок не мог не плакать.

— Сын! — проорал Казимир и поднял над собой бутыль с маслом. — Я люблю тебя! — Масло текло по его лицу, по лохмотьям, что некогда были одеждой.

— Папа! — ребенок дернулся, собираясь бежать к отцу, но Иво схватил его за шиворот. — Папа!

— Ему будет не больно, — соврал Псарь. — Огонь не причинит ему боли.

Когда-то давно Казимир был уважаемым человеком. Иногда Иво казалось, что прокаженный не утратил гордости, и сейчас Гончая убеждался в этом.

Дверь «Шелков…» залили водой. К горе-поджигателю уже бежала стража.

— Я не дам себя вздернуть! — прокричал он и применил огниво по назначению. — Я не дам тем, кто перестал молиться на одном колене, заступаться за меня!

Псарь прижал ребенка к стене, стараясь не трогать пораженную болезней кожу.

— Не смотри. Ты не сможешь это забыть. Бери деньги и иди домой.

Мальчишка рыдал, пытаясь прижаться к человеку из Псарни.

Самосожжение некогда отлученного от церкви человека Златоград забудет не скоро, но об этом, друг мой, ты узнаешь, посетив университетскую библиотеку. Ведьм Рогатого Пса не интересовали подобные мелочи, а вот представителей Златоградской епархии сей случай взбудоражил основательно. Я немного знаю о Казимире, ибо никогда не интересовался судьбой этого человека. Знаю лишь, что некогда он был уважаем и к его советам прислушивался молодой Рудольф Гриммштайнский. Знаю также, что Казимир не принял церковных реформ и за слепую верность старым традициям был отправлен в трущобы врачевать больных и помогать страждущим. Мне также удалось узнать, что в те далекие годы, когда Иво и его сестра, потеряв родителей, остались на улице, именно Казимир не дал детям умереть с голоду.

Когда страсти с поджогом «Шелков…» улеглись и труповозка с телом Казимира уехала в сторону мертвецкой, Иво пил пиво, обдумывая произошедшее. Люди, называвшие себя «семьей», на деле оказались погаными разбойниками, которые, перейдя на новый уровень, не изменили принципов работы. Гончая дал совет сжечь «Косточку…», и её сожгли. С людьми, что спали, отдыхая после рабочей ночи. Проститутки, которые в большинстве своем были виноваты лишь в том, что не родились под счастливой звездой. Их наемнику было искренне жаль. Их, но не хозяина «Косточки…» и не бандюг, что обеспечивали там безопасность.

— Займись ей, Шальной, — Рвач вышел из подвала и закрыл за собой дверь. — Узнаешь, где он, — кончай.

— Понял, — голос Шального был взволнованным. — Сделаю так, что Кузен будет гордиться нами на небесах.

Рвач посмотрел на сидящего в углу наемника. Пригладил растрепанные волосы и одернул дуплет:

— О, Иво!

Он сел к Гончей за стол и отхлебнул из его кружки.

— Ты не против? — уже после спросил он. — Не брезгуешь?

— Кого потеряли?

— Не бери в голову… — Рвач все еще не мог отдышаться. В зале воняло горелым. — Ты лихо это придумал с поджигателем.

— Да.

— Сколько я тебе должен?

— Скажи брату, что здесь не засранная дыра и валить людей направо и налево ему никто не даст.

— Сам скажи.

— Рвач.

— А?

— Так в Златограде не работают.