— Проснулась.

Она молчала.

— Понятно. Меня зовут Иво.

— Где мы?

— В сутках пути от Златограда.

Фрида понимала, насколько она беспомощна, в сколь страшной находится ситуации. За пятнадцать лет жизни девушка успела понять, что люди ничего не делают просто так и уж тем более не проливают кровь ради незнакомцев, не ожидая ничего взамен.

— Зачем ты… Вы…

— Затем, — выдохнул Иво. — Затем, что так было нужно. Спи, с рассветом мы продолжим путь.

В глазах двоилось.

— Тебе отлежаться надо, но такой роскоши мы не можем себе позволить.

— Куда мы едем?

— Домой. Туда, где никто не сможет до тебя добраться.

— Зачем ты…

— Спи.

Псарь выглядел потерянным. Если он что и понимал в жизни, так это людей, с которыми привык иметь дело, — гадов и мерзавцев.

— За нами идет погоня, — бросил он. — Клади голову на мягкое и набирайся сил.

Под головой девушки была свернута куртка с нашивкой цеха.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо тебе… Вам большое.

Гончая привез Фриду туда, где жила Агни. Крохотный, но уютный домик на краю леса, за которым несколько лет приглядывал лесничий. Времени подготовиться к бою было совсем мало.

Иво на руках внес девушку в дом, уложил на кровать Агни.

— Лежи, — коротко наказал он ей. — Сон либо убьет тебя, либо, наоборот, поможет. Не отвечай. Говорить тоже не надо. Если ты веришь в Бога, молись, что травма головы не обернулась… — он махнул рукой, — не бери в голову. Возможно, нам и жить-то осталось всего ничего. Лечить мне тебя нечем, сейчас дела поважнее есть.

Она не отрывала от него взгляда. Глядела, как наемник приподнимает ножом половицу, как достает из-под нее обмотанный тряпкой ключ. Смотрела, как этим ключом Иво отпирает массивный сундук, извлекая на свет сложенную кольчугу.

— Да не гляди ты так на меня… — Псарь прислушался. — Скачут твои дружки.

— Иво.

— Да? — все тем же ножом он подковырнул еще несколько половиц. — Смотри, какая штука у дяди! А! — В его руках оказались ножны с вложенным в них мечом, на яблоке которого Фрида увидела лилии Трефов. Псарь извлек меч и отбросил ножны в сторону. Указательным пальцем дотронулся до острия и ухмыльнулся: — Ох, Лукаш, острый же, сукин сын.

— Лукаш?

— Да, я назвал этот меч так. Чувствительный я стал, ох… Сучья струна…

Топот копыт усилился.

Гончая расстегнул куртку, снял и, положив на край кровати, подмигнул девушке. Во всяком случае, ей так показалось, а может, одноглазый просто моргнул. Он огляделся по сторонам и, не найдя того, что искал, подошел к лежащей, прикоснулся к её волосам:

— Я заберу твою ленту. Волосы убрать надо.

Она кивнула. Голова раскалывалась.

— Прятать мне тебя тут особо негде, а убежать ты не сможешь, — надевая поверх кольчуги свою потрепанную куртку, сказал он. — Так что надейся и молись.

Она молчала.

— Молись, Фрида, чтобы дядя не растерял сноровки. Чтобы дяде было чем удивить твоих дружков.

И она молилась, а топот копыт смолк.

— Эй, ты! — голос Рвача Фрида узнала бы из тысячи других голосов. — Я знаю, что ты здесь.

Иво спрятал нож за голенище сапога и положил меч на плечо.

— Обожди, падла, — крикнул он. — Сейчас дядя будет тебя убивать.

Судя по хохоту, доносившемуся со двора, слова, сказанные предателем цеха, не возымели должного эффекта.

По её подсчетам, на улице не менее четырех человек.

— Что может он один сделать в неравной схватке? — спросила она саму себя, и ответом на вопрос явились воспоминания об убитом в еловом пролеске менестреле.

Иво сплюнул на пол и матерясь вышел из комнаты, оставив Фриду трястись от ужаса.

Волны Седого моря неспешно облизывали гальку. Там, вдалеке, над спрятанными в утренний туман лодками, крича кружили чайки. Глаза Эгиля слезились от злости и обиды.

Жрец с вымазанным сажей лицом бил в барабан, едва слышно напевая себе под нос ритуальные песни на языке предков. Каждый житель Мошны Цвергов вышел на берег.

Скальд Фолки Медовый Язык пригладил усы и вошел в каменный круг:

— Время пришло, братья. Бог света и славы протрубил в рог!

Кальтэхауэры одобрительно закивали головами. Поднялся одобрительный гул. Фолки говорил ладно и красиво. Скальда ценили за этот дар богов, но также ценили в нем прекрасного воина и отчаянного храбреца, который не боится сначала испачкать руки в крови, а уже потом — усы в меду.

— Но сегодня замысел богов иной. Мы не будем пить хмель, предвкушая грядущие битвы, мы не будем мечтать о сокровищах, кои нам предстоит добыть в славных битвах. Сегодня мы будем скорбеть. Сегодня мы будем прощаться с одним из сыновей конунга Свейна Серебряной Колесницы, ибо брат вызвал брата на бой.

Унферт Соколиный Клекот и его дружина стояли неподвижно. На лице ярла Унферта играли желваки. Астрид тоже была здесь, с интересом смотрела на происходящее. Её люди стояли при ней.

— Сегодня решится судьба нашего народа, — продолжил Фолки Медовый Язык. — Остаться ли нам погаными торгашами, довольствуясь редкими набегами, или, восславляя деяния славных предков, вплести в корни мирового древа свою историю, дать потомкам возможность сложить о нас песнь и после погребального костра пировать в чертогах Великого Отца.

Ярл Кнуд, сын ярла Гарольда, стоял неподвижно в окружении сыновей и во главе дружины. Он согласно кивал головой. Кнуду нравилось, как и что говорит скальд Фолки.

Ветер дышал льдом на обнаженную кожу молодого Эгиля. Начинался дождь. Он стоял в центре каменного круга, и его крепкие руки сжимали древко секиры. Он чувствовал на себе одобрительные взгляды ярлов Унферта Соколиного Клекота, Кнуда, сына Гарольда, и Болдра Медведя Березовой рощи, что поддержали его решение выгнать из бражного зала Мошны Цвергов его старшего брата Орма Рассудительного.

Фолки Медовый Язык поклонился и покинул каменный круг. Молчание. Тишина нарушалась лишь воем ветра, рокотом гальки и дальним журчанием водопада Вдовьей косы.

— Орм! — взревел Эгиль, поднимая секиру к небу. — Я пришел, чтобы забрать то, что мое по праву!

Двери бражного зала распахнулись. В окружении свиты, верных ярлов, детей и жен вышел рыжебородый конунг Орм Рассудительный, старший сын Свейна Серебряной Колесницы.

Конунг оглядел собравшихся у каменного круга людей и молвил:

— Брат. Ты вернулся из изгнания и настроил против меня моих же ярлов. Достойно, ничего не скажешь. Теперь ты хочешь справедливости? Ты жаждешь пролить мою кровь ради воплощения своих жалких амбиций? А? Ты тень мужчины, Эгиль! Ты жалок, и отец стыдится тебя. Ты омрачаешь радость нескончаемого пира и веселья чертогов Великого Отца! Ты хочешь драться?! Отвечай!