Впрочем, вглядываться в режущую глаза белизну в поисках санного следа торговец и не собирался. Ему хватило направления. И он гнал упряжку на все увеличивающееся черное пятно на горизонте.

Они словно выдирались из ледяного плена, эти скалы. То ли каменный мыс, далеко ушедший во льды, то ли островок, который зима припаяла к берегу…

Ну, где этим дикарям устроить капище, как не в скалах? Не в сугробе же выкапывать яму для святилища?

Скалы уже близко… но что с проклятыми псами? Бегут все медленнее, огрызаются на бич, путаются в постромках… Вот разом, словно по хозяйской команде, остановились… вжались в снег, заскулили…

Неужели чуют зверя? Не хотелось бы нарваться на шляющегося вокруг медведя…

Но азарт пел в крови, обещал богатство. Янчиал решился. Воткнул в снег у передка саней опиленный олений рог, чтоб упряжка не убежала, и пошел к нагромождению камней, глубоко проваливаясь в снег и жалея, что не взял лыжи.

Не жалел ни о чем, ни о чем не раскаивался, когда стоял посреди найденной в скалах пещеры и оглядывал богатство, лежащее у ног.

Ну, моржовые клыки, украшенные тонкой резьбой, — это он не возьмет, в санях мало места. Куски оленьей кожи, старательно выделанные и любовно покрытые узорами, — тоже к Серой Старухе! Кому их продашь?

Но почему здесь не побывали лисы? Почему вездесущие твари, от голода жрущие что попало, даже олений навоз, не попробовали эти кожи на зубок?

Ладно, не нашли пещеру — и хорошо. Главное — вот они, меха. Их меньше, чем он представлял себе, когда гнал сюда упряжку. Но какие великолепные, отборные шкурки, каждая — чудо, за каждую в Ваасмире будет проникновенный, обстоятельный торг!

Не от страха — от жадности тряслись руки, когда сгребал он добычу. И не вздрогнул, когда взгляд упал на медвежью морду.

Здесь, где не знают хорошей стали, кто ухитрился вытесать из камня эту вытянутую башку, эти маленькие уши, эту грозно приоткрытую пасть? Конечно, работа была грубая, дикарская, но медведь узнавался с первого взгляда, а больше здешнему народцу и не нужно.

— Да чтоб тебе в море утонуть! — от души пожелал Янчиал медвежьей морде. И не сдержался, плюнул на дурацкий камень.

А потом набил сани доверху мягким сокровищем, плюхнулся сверху — и собаки помчались так, словно по пятам гналась голодная волчья стая.

У стойбища Янчиал с трудом остановил собак. И только тут злое торжество сменилось тревогой.

Они все были тут… нет, не все, не было детей, ни одного ребенка, хотя обычно любопытные и шустрые детеныши всегда крутились под ногами.

Мужчины держали копья, женщины — ножи… это уртхавенцы, мирный народец, они же на затрещину не ответят… и вдруг — с оружием…

Не кричат, не машут копьями. Молча глядят.

И еще увидел Янчиал свои вторые сани. В них набросана была увязанная пушнина, а сверху лежал мешок с товарами.

Чего уж тут не понять? Выставляют гостя…

Вперед шагнул толмач.

— Уходи. Не возвращайся. Не входи в наши дома.

Грайанец зло вспомнил: так стойбище изгоняет заразных больных.

Понятно. Торговли не будет. Что ж, ладно. Зато первосортный товар даром достался.

Янчиал молча, чтобы не злить косоглазое дурачье, прицепил вторые сани к первым. Проверил, лежат ли в санях корм для собак и еда для него самого.

Он еще возился с санями, когда уртхавенцы запели.

И тут случилось что-то вроде чуда. Обычно Янчиал с трудом разбирал их хрюканье, и то когда они говорили медленно и раздельно. А здесь понял песню так, словно звучала она на его родном языке.

«Уходи, Тяжелая Лапа, айя, эйя! Пощади нас, Ненасытная Пасть, айя, эйя! Мы не хотели тебе худого, мы не твоя добыча! Не разоряй наши жилища, айя, эйя!»

И сквозь эту песню впервые услышал Янчиал, как там, вдали, у черных скал, захрустел снег, сминаясь под широкими, тяжелыми, покрытыми шерстью ступнями…

Купец стиснул зубы и погнал собак.

Так началось его возвращение домой. Так началась погоня.

Это был страшный путь. Путь, когда нельзя было отдохнуть в стойбищах: мрачные звероловы с копьями выходили к нему, бросали мешок сушеной рыбы для собак (знали, ждали!) и приказывали ехать мимо.

Путь, когда сквозь насмешливый посвист ветра слышался позади — далеко-далеко, за горизонтом! — звук неспешных тяжелых шагов по снегу.

Путь, когда на привалах в короткий сон входил Он. Вытянув шею и пригнув голову, он глядел на двуногого врага, и взгляд говорил яснее слов: «Хочу, чтобы тебя убил страх еще до того, как тебя убью я».

Как-то, пережидая метель в большом сугробе, Янчиал поймал себя на том, что напевает тихо и протяжно: «Уходи, Тяжелая Лапа, айя, эйя!..»

Вторые сани пришлось бросить, чтобы облегчить бег усталым собакам. Вместе с санями брошен был мешок с железным товаром. Купец подумал вскользь: «Вот повезет кому-то…» И тут же забыл о потере. Значение имели только шаги позади. Янчиал уже понял, что его преследователь движется медленнее упряжки, но не устает и не сбивается с пути.

Однажды беглец видел во сне, как он насыщается на берегу: сдирает с тюленя шкуру и сало и пожирает их, почему-то не трогая саму тушу. А в отдалении крутятся белые лисы, готовые заняться объедками.

Янчиал проснулся с криком и, уняв сердцебиение, поклялся себе и Безликим, что даже если умрет, то и мертвым будет брести прочь из этой проклятой ледяной пустыни. Лишь бы не лежать на снегу, чтобы черная окровавленная пасть сдирала с тебя кожу.

Нельзя человеку остаться без погребального костра!..

Когда в пути стали попадаться одинокие карликовые березы, согнутые, искалеченные ветрами, почти стелющиеся по земле, загнанный человек обрадовался им, как весточке о спасении.

Но вскоре случилась беда: собак охватило непонятное безумие, они умчались прочь, утащив за собой сани.

Человек, едва помнящий уже собственное имя, поднял выпавший из саней почти пустой мешок с остатками собачьего корма — сушеной рыбы. Забросил мешок через плечо, равнодушно подумал о пропавшей вместе с санями драгоценной пушнине. И двинулся на юг. Он брел устало, наклоняясь вперед и в мыслях повторяя, словно заклинание, в такт шагам: «Я… ему… не… тюлень… Я… ему… не… тюлень…»

* * *

— Ясно-понятно, — сказал задумчиво Кринаш, — мой господин — самый распоследний дурень из всех дурней по эту сторону Грани. В чужой стране — хаять тамошних богов!.. Опять-таки жадность до добра не доводит…

Янчиал коротко вздохнул, словно всхлипнул, и посмотрел на миску с похлебкой, словно прикидывая: дадут ему доесть или сразу выгонят?

— Значит, уртхавенский зверобог идет сюда? — вмешался в разговор Гилазар. И бросил тревожный взгляд на сынишку. (А у того глазенки засверкали — ну интересно же!)