— Это не разбойничье гнездо, — уточнила Аймара. — Один из негодяев сказал, что это заимка топоровского зверолова. Но старик заболел, отлеживается у родни в деревне.

— И не вернутся разбойники, — прикинул Литисай, старательно затаптывая рассыпавшиеся по полу угольки. — Они же не знают, сколько нас. Может, вообще отряд, и ящеры с нами. А главное — вот…

Он распахнул дверь — и сразу же ее захлопнул. Но увиденного хватило всем.

— Да, — твердо сказала Аймара, — я по такой круговерти ящера тащить не дам. И сама не пойду.

И девушка, взяв лучинки, которые успел нащепать кучер, принялась устраивать сломанную лапу ящера в лубке. Делала она это осторожно, ловко, явно не в первый раз.

Сизый не понимал, что делает с ним человеческая самка, но решил, что она вершит над ним какие-то целебные чары.

К тому же выводу пришел и ученик. Он устроился рядом с Аймарой, коснулся ее руки кончиком языка и с чувством прошипел:

— Не ссъели!

Этим он хотел выразить радость от ее спасения. Но девушка его неверно поняла:

— Есть хочешь, маленький? Я тоже. Джайчи, спустись в подвал. Я там видела окорок и мешочек сушеных яблок.

— Вот и славно, — кивнул кучер, поднимая котелок, во время драки откатившийся от очага. — Сейчас окорок напластаем, снежку натопим, яблочек в кипяток насыплем. Жаль, ничего покрепче нет…

Сотник усмехнулся, откинул плащ, выразительно хлопнул по плоской фляге на поясе.

— Вот это — настоящий командир! — восхитился Джайчи.

* * *

— Ух, что внизу творится! — Ручка в красной варежке указала на просвет между скалами.

Челивис оглянулся. Не так уж и высоко они поднялись, но меж скал видны были верхушки леса и кружащийся меж ними подол метели.

— По всему побережью расплясалась, — сказал Челивис. — Как спустимся — на постоялый двор не пойдем. Вернемся в Приют Филина, попросимся к птичке погостить.

— По пути веток наломаем, костер разведем, — согласилась Маринга. — О-о, а это не Ошейник ли?

И действительно, они достигли темной полосы, которая отсюда выглядела не ошейником, а стеной.

— «Обрящешь Лисий Ошейник, — взволнованно процитировала Маринга. — Пройди от него сорок шагов к воде…»

— Река там, — указал рукой Челивис в сторону спуска к Тагизарне.

— Скорее! — Маринга осторожно шагнула на скошенную каменную полосу.

Но Челивис ухватил ее за локоть.

Маринга удивленно оглянулась на своего «слугу». Потом вновь посмотрела на откос.

И поняла…

Какие там сорок шагов? И пятнадцати не наберется!

Спуск круто обрывался над рекой. Когда-то здесь был обвал. Давно ли? Век назад, два, три? Какая разница! Масса камня сползла в реку и навсегда укрыла в водах Тагизарны тайну Пьяного Карася.

Нить, ведущая к сокровищу троллей, оборвалась.

* * *

Полумгла пела — без музыки, но очень красиво. Полумгла протяжно выводила строки, полные печали и сердечного томления.

Песня казалась бы жалобой древнего божества, позабытого смертными, или мольбой духа, уставшего служить чернокнижнику… если не вникать в слова. Увы, невидимый певец всего-навсего сетовал на неверность какой-то «вертихвостки с черными бровями». Упомянутая вертихвостка обвинялась в том, что украла сердце певца и сбежала с добычей, оставив взамен неизгладимую память о своих черных бровях, которые теперь видятся певцу в пламени солнца и на зеркале луны…

Впрочем, замковый стражник, сидевший на собственной сложенной куртке и довольно жмурившийся, не находил в словах песни ничего смешного и нелепого. Слабенький свет жестяного светильника, стоящего на полу рядом со стражником, выхватывал из мрака лишь часть каменной стены да дверь чулана.

Из-за двери и неслась песня, заворожившая караульного.

Певец грустил и страдал, огонек над фитильком подрагивал и вытягивался, стражник молча, про себя, подпевал. А потому не заметил, как в дальнем конце коридора беззвучно сгустился мрак.

Чернота вытянулась, припала к полу, бесшумно поползла вдоль стены. И замерла, не достигнув освещенного круга.

Песня оборвалась на трагической ноте.

— Ну, силен ты петь! — шумно выдохнул стражник. — Слышь, Арби, а теперь чего-нибудь веселенькое, а то меня аж слеза прошибла.

— Сам веселенькое пой! — закапризничал из-за двери пленный певец. — Сижу тут, как лягушка под ведром, пыткой за что-то грозятся, покормить забыли… и я должен бодрые песенки распевать? Как же. Прямо сейчас. Еще и сплясал бы, да тесно тут.

— Да я, как сменюсь, тебе поесть притащу… — начал было уговаривать страж своего узника. Но оборвал фразу, прислушался — и проговорил быстро, негромко: — Смена идет!

И действительно, приближались шаги — и вот уже в круг света вошел мужчина с черно-синей перевязью замкового стражника.

— Ты, Ваглити? — удивился часовой. — Вроде Репа должен был меня сменить…

— Репу хозяин куда-то услал… В светильнике масла еще хватает?

— Да почти полный. Недавно Ласточка забегала, долила.

— Ласточка, да? — погано ухмыльнулся пришедший. — А ты ей чего долил?

— Чего ей, то наше дело, — посуровел голос часового, — а тебе сейчас в морду брызну!

— Да ладно тебе, — сразу прошел на попятный Ваглити. — Ступай поешь, а я этого залетного соловья постерегу.

— А может, того… я ему поесть принесу? — предложил часовой. — Вдруг хозяин про него до завтра и не вспомнит?

— А может, хозяин его нарочно хочет без жратвы подержать, чтоб на голодное брюхо был разговорчивее? — резонно возразил Ваглити.

Часовой досадливо покрутил головой, встал, подобрал свою куртку и ушел.

В коридоре воцарилась тишина. Узник и новый часовой молчали. Мгновения растягивались, липли друг к другу, сливались в бесконечность, озаренную слабым огоньком светильника.

Наконец часовой убедился, что второй стражник ушел достаточно далеко и вряд ли вернется. Тогда он подошел к двери чулана и отодвинул засов.

— Выходи, бестолочь. Хозяин велел тебя втихую удавить. А мне заплатили, чтоб я тебя отсюда вывел, так что шевели копытами.

Певец шагнул из чулана в коридор. Он не поблагодарил своего спасителя, не захотел узнать причины гнева Спрута. Спросил требовательно, жестко:

— Кто заплатил за мой побег?

— Оно тебе не все равно? — опешил стражник.

— Кто заплатил за мой побег? — упрямо переспросил Арби. Видно было, что он никуда не уйдет, пока не услышит ответа.

— До чего вас, смазливых прохвостов, бабы любят, — намекнул Ваглити.

Певец прикусил губу, медленно кивнул и пошел по коридору.