люди случайные. Я стараюсь свести такие моменты к минимуму, но иногда это неизбежно. Такие решения сложны, но необходимы, потому что главный приоритет — результат операции. Потому что я знаю, что часто этот результат спасает многие жизни. А если я начинаю медлить, размышлять о моральном выборе, о том, имею ли я право причинять кому-то неудобства или травмы, я получаю поражение. Моё поражение — это победа врага! А это многие и многие смерти, многие разрушения! Это большее зло, короче.

— Да откуда ты это знаешь⁉ — дерзко перебил его Григорьевич, — откуда тебе известно, какое горе ты причиняешь этим случайным людям⁉ Богом себя что-ли возомнил? По какому праву⁉ Решаешь кому жить, кому нет⁉ Не много ли чести⁉ Да ты же просто военный! Да, наверное, очень крутой, но ты же наш военный, вроде! Не какой-нибудь там НАТОвский! А значит для тебя главная задача должна быть: людей простых оберегать! Спасать, защищать, а не использовать как расходный материал, повторяя: лес рубят — щепки летят! Или не так?

Сергей Иванович не смутился и не разозлился. Прислушиваясь к себе и думая, почему он обсуждает эти непростые вопросы с гражданским, с дилетантом, он неожиданно понял, что этот разговор нужен был ему самому. В последние месяцы он успел передумать многое и о многом. Вопросы этики своей работы он тоже подвергал жесткому анализу и критике. Он решил, что всё расставил по полкам и закрепил систему своих принципов весьма устойчиво. Однако этот почти незнакомый ему человек, так сильно и отчаянно вновь качнул эту систему, что ему потребовалось приложить усилия что бы она не зашаталась. Ему нужно было убедить его. Потому что нужно было убедить себя.

— Всё так. И не так. Есть важные детали. Помнишь вот это, то что борт проводник говорит: оденьте маску сперва на себя, потом на ребёнка. Большинство людей не задумывается над важностью этого правила. И когда наступает сложная ситуация они не успевают, не могут думать, они живут эмоциями. Страха, любви, ну или там, ненависти. В любви они наденут маску на ребёнка. Так устроено сознание нормального человека. Но когда он, взрослый умрёт, смерть ребёнка будет вопросом времени, часто очень недолгого. Но принять это взрослый не может, он хочет здесь и сейчас сделать всё для спасения ребёнка и пожертвовать собой, если так нужно.

Поэтому я понимаю твои чувства. Чувства хорошего, честного человека. Но я специалист. У меня есть подготовка и мне всегда известны истинные цели и причины операции. Я не имею права на эмоции, я обязан всё просчитать, всё положить на весы и беспристрастно сделать выбор. Даже очень неприятный. Я знаю, если так тебе будет понятнее, что делать после того, как надену маску на себя, меня серьезно и долго этому учили. Когда я одену маску, я спасу и себя и ребёнка и ещё три десятка людей рядом с собой.

— И видимо, если маски у тебя не будет, ты отберешь её у какого-нибудь перепуганного и беспомощного старика, который по твоему мнению никому не сможет помочь ни в маске, ни без неё⁉

— Да, — Колун спокойно смотрел в глаза оппоненту, — и я понимаю, что тебе, вероятно, никогда не принять такие правила. Это не плохо, не хорошо, это просто такая данность.

Алекс тревожно наблюдавший этот спор, тяжело вздохнул и положил руку на плечо другу: — Григорьевич, пойдет выйдем, поговорим.

Григорьевич дёрнул плечом стряхивая его ладонь.

— Да ладно! Я и сам уйду! Не хочу всё это слушать. И участвовать в этом не хочу.

— Можем продолжать? — полковник поднял глаза на Макса и Алекса, когда грохнула дверь за вышедшим Григорьевичем.

— Да, можем, — ответил Алекс, — вы должны понимать Сергей Иванович, он человек с обостренным чувством справедливости. Сколько знаю его, он всегда вписывался за любого, кого считал, что обижают. Так что…

— Я понимаю. По Григорьевичу завтра поговорим, сейчас по делу давайте решать.

— По делу. Думаю, нужно брать пилота и тащить его в аэропорт в уже подготовленный, заправленный, загруженный самолёт.

— Ну да, это логично. По загрузке самолёта какие предложения? Сюда его перегнать и тут груз на борт уложить или груз в Адлер переправить?

— Ну тут у обоих вариантов есть плюсы и минусы, — заговорил Максим, — но думаю, один аргумент все прочие бьёт. Если у той группы, что сюда пришла, налажено нормальное сообщение, то управление их начнут искать и вышлют сюда ещё людей, но уже побольше и подготовленнее. Поэтому, считаю, отсюда надо уходить поскорее.

— Согласен, — поддержал его Алекс, — то, что друзья этих ребят вернутся сюда, это вопрос времени. И ещё неизвестно как будут себя вести, когда вернутся. Может начнут открыто зачистку тут проводить, а может тихо наблюдать станут. А когда мы тут примем борт и начнем возню с погрузкой, перещелкают всех с большой дистанции и дело сделано.

— Что ж, — Колун улыбнулся удовлетворенно, — советники у меня сегодня разумные. Это хорошо. Значит из Агой мы уходим. Здесь мы с вами единодушны. Давайте тогда решим, как переправим груз в Адлер, ну и как будем брать самолёт.

— Мины у нас один способ есть переправить — морем, — заметил Алекс, — для этого нужен катер. Тут два варианта: либо вернуться в Кадош, откуда Максим и дед Боря пришли, либо в Туапсе пробираться.

— В Кадоше транспорта нет, — поспешно заявил Спайди.

Сергей Иванович странно взглянул на него:

— Узнавал?

— Да, спрашивал у деда.

— Тоже что-то с лодкой хотел предпринять?

— Нет, так обстановку просто прояснял. У меня же мысль была в Кадоше остаться. Если бы не выгорело улететь самому в Красноярск. Вот и хотел понять, чем местечко располагает, какими силами и средствами.

— Ясно, — кивнул Колун, — значит остаётся Туапсе. Алекс какие у нас есть способы добраться?

— Дорогу сразу исключаем, думаю. Там наверняка кордоны. Остаётся морем или через горы. Через горы, думаю, вполне реально.

Разошлись через три часа.

Было решено всем поспать по пять часов, затем приступать к работе.

Сурен, Коля и монах, под руководством дяди Бори переносят ящики с грузом к береговой линии, находят укромном место и остаются там скрытно ожидать прихода катера.

Колун, Спайди и Алекс делают марш бросок через лес и выходят к Туапсе. Там выбирают подходящий транспорт, забирают его и возвращаются за грузом и остальными.