Страдания и гибель сотен тысяч жертв, в том числе в нейтральных странах, а также в будущих поколениях — это преступление и притом безнаказанное, поскольку в каждом конкретном случае гибели человека нельзя доказать, что причина лежит в радиации, а также в силу полной беззащитности потомков по отношению к нашим действиям.

Наконец, он приводит совсем уж наглядный — детский — аргумент:

Судья рассматривает обвинения в убийстве независимо от тысяч других смертей и катастроф большого города и при отсутствии смягчающих обстоятельств выносит приговор, какой бы малый процент не составляла данная трагедия ко всей массе трагедий.[314]

Ничего у него не получилось, — коллеги отказывались смотреть на себя как на обвиняемых в убийстве.[315] Они, правда, помалкивали — такого рода вопросы в СССР публично не обсуждались.

Поэтому Сахаров писал фактически лишь о себе, когда провозглашал:

Отдаленный по времени характер последствий радиоуглерода не смягчает моральной ответственности за будущие жертвы. Лишь при крайнем недостатке воображения можно игнорировать те страдания, которые происходят не «на глазах». Совесть современного ученого не может делать отличия между страданиями его современников и страданиями отдаленных потомков.[316]

Голос совести Сахарова соответствовал тогдашним целям советской политики. Публикацию обеих сахаровских статей одобрил лично Хрущев. Популярную статью перевели на несколько языков и использовали в советской пропаганде за рубежом.

А по-русски… ее не стали печатать — видимо, не хотели пугать советский народ, — народ может ведь и не понять, что речь идет о том, что будет через тысячи лет. Сахаров тогда, похоже, не придал значения этой не публикации — он обращался прежде всего к физикам и политикам, а не к широким массам. Он предложил послать текст своей статьи американскому сенатору Андерсону, участвовавшему в обсуждении проблемы ядерных испытаний.[317] Это его предложение не нашло поддержки в правительстве.

Как сахаровский политический дебют был воспринят на Запале?

Никак.[318] Хотя обе его статьи были переведены на английский язык. О переводе популярной статьи позаботились советские пропагандисты, а научную американцы перевели сами. Специальное консультативное бюро (Consultants Bureau, Inc.) занималось систематическим переводом советской научно-технической литературы, включая и журнал «Атомная энергия», — внимание к советской науке резко усилилось после запуска спутника в 1957 году.

И тем не менее ни западные противники испытаний, ни сторонники не обратили внимания на голос из СССР — слишком были заняты друг другом. А ведь и те, и другие могли использовать советскую статью в своих целях.

Сторонники испытаний могли бы укорить своих оппонентов, что те дудят в одну дуду с советской пропагандой.

Противникам было что возразить. Во-первых, и американский ученый — Полинг — сделал аналогичные оценки воздействия радиоуглерода (в статье, опубликованной в журнале Science[319]). А во-вторых, могли бы обратить внимание, что о моральной преступности испытаний пишет не пропагандист, а физик, причастный к разработке термоядерного оружия, а возможно, и сам «отец» советской водородной бомбы — к стыду его американских коллег.

Но можно ли было — без помощи ЦРУ — «вычислить» служебное положение автора, неизвестного на Западе? Вполне.

Достаточно было взять «Биографический словарь деятелей естествознания и техники», выпущенный Большой советской энциклопедией, и там среди мировых и российских научных светил найти семистрочную статью «САХАРОВ, Андрей Дмитриевич», которая сообщала, что он с 1945 работает в Физическом институте АН СССР, что он в 1953 году (вскоре после испытания советской водородной бомбы, что было известно миру) стал академиком в 32 года и что в 1950 году он совместно с И.Е. Таммом сделал важную работу по термоядерной физике.[320] Но публикаций по этой работе не указано, перечислены лишь три заметки в физических журналах 1947-го и 1948 годов. Если еще учесть, что в 1958 году к Тамму с Нобелевской премией пришла международная известность, то не так уж трудно сообразить, кто такой Сахаров — пропагандист или физик самого первого ряда в Советском ядерном проекте.

Однако, видимо, пушкинское наблюдение «мы ленивы и нелюбопытны» действует и за российской границей. Инкогнито Сахарова осталось нераскрытым, и западным научно-политическим активистам не пришлось недоумевать, почему же в Советском Союзе все «не как у людей», почему разработчик ядерного оружия выступает против испытаний?

Сейчас-то мы знаем, что по этой части в Советском Союзе все было, как у людей, и что Сахаров просто оказался «уродом» в семье разработчиков ядерного оружия.

Но почему же его мучило то, что не беспокоило других? Сахаров сам задавал себе такой вопрос и попытался ответить на него.

Большую психологическую роль при этом (и в дальнейшем) играла некая отвлеченность моего мышления и особенности эмоциональной сферы. Я говорю здесь об этом без самовосхваления и без самоосуждения — просто констатирую факт. Особенность отдаленных биологических последствий ядерных взрывов в том, что их можно вычислить, определить более или менее точно общее число жертв, но практически невозможно указать, кто персонально эти жертвы, найти их в человеческом море. И наоборот, видя умершего человека, скажем от рака, или видя ребенка, родившегося с врожденными дефектами развития, мы никогда практически не можем утверждать, что данная смерть или уродство есть последствие ядерных испытаний. Эта анонимность или статистичность трагических последствий ядерных и термоядерных испытаний создает своеобразную психологическую ситуацию, в которой разные люди чувствуют себя по-разному. Я, однако, никогда не мог понять тех, для кого проблемы просто не существует.