у Союза советских композиторов на строительство дачи подальше от политических неурядиц Москвы. ЦК позволил ему вернуться к работе в 1949 году, удовлетворившись идеологическим перевоспитанием, воплотившимся в сочинении музыкальной банальщины, в частности, посвященной советской молодежи.

Прокофьеву они давались с трудом, хотя ему помогала его вторая жена и создательница либретто коммунистка Мира Мендельсон и музыкальные ассистенты, в том числе Левон Атовмян, также впавший в немилость после скандала 1948 года. Исключенный из профсоюза, он нуждался в работе, и Прокофьев сделал его аранжировщиком и ответственным за оркестровку.

В 1949 году троица начала работу над новым балетом «Сказ о каменном цветке» для Леонида Лавровского и Большого театра. Сюжет был взят из знаменитой коллекции сказок об Уральских горах, собранной Павлом Бажовым и изданной на русском языке в 1939 году под названием «Малахитовая шкатулка», а затем на английском в 1944 году. Красочная история появилась на экранах в 1947 году, «Сказ о каменном цветке» стал первым советским цветным фильмом. Его успех было решено повторить на сцене.

Хозяйка Медной горы охраняет сокровища и драгоценные камни, спрятанные под землей. Герой-камнерез Данила мечтает вырезать прекрасный цветок из малахита для своей невесты. Его антагонист — жадный землевладелец-злодей Северьян, пытавшийся увести с собой девушку, в финале погибает, поглощенный землей по приказу Хозяйки Медной горы. Символизм сюжета прозрачен — Мать-Земля усмиряет темные и дикие территории, но самое важное место занимает борьба добра со злом и искусства с хаотичной природой. Трио цыган, танцующих на рынке, смерть врага народа под аккомпанемент медных труб и малахитово-зеленая иллюминация вызвали у зрителей восторг. Идея и вся постановка «Сказа о каменном цветке» отсылали к грандиозному алхимическому проекту. Целью балета, от задумки и до финальной версии с хореографией Григоровича, увидевшей свет в 1957 году, был поиск волшебной и политической формулы, способной воскресить балетное искусство.

Изначальный вариант был довольно скучным. Идеологи потребовали изменений в сюжете, музыке и хореографии, чтобы балет больше отвечал идеалам соцреализма. Следовало забыть про любовь героя к невесте и страх перед землевладельцем, возжелавшим ее, — спектакль должен отсылать к заветам Маркса и Ленина и ценностям коммунизма! Лавровский вспоминал о спорах с цензорами в начале 1950-х годов: «Я и Прокофьев вновь и вновь приносили либретто в Главрепертком, это тянулось вечность, а они говорили: „У вас тут любовный треугольник, а нам нужна история о труде“. Мы переписывали сценарий 15 раз, выбросили всю романтику и включили историю о настоящей жизни, показав труд рабочих. Однако к тому моменту подход цензоров изменился, что повлияло на нашу интерпретацию сюжета. Они вновь сказали: „Нам такое не нужно“»[655]. Знакомая критика последовала от музыкального и политического советов: все было слишком бледным, не хватало эмоций, ритм не подходил танцовщикам. Чтобы соотнести музыку с танцем, хореограф добавил восьмитактные повторы и убрал сложные шестнадцатитактные композиции. На самом деле артистам нравилось музыкальное сопровождение, похожее на произведения Чайковского. Прокофьев смирился, ведь по крайней мере его не сравнивали с Минкусом.

Союз композиторов нападал на него, он постоянно сидел за пианино, переписывая и перестраивая композиции, обращался к детским и народным песням. Лавровский распорядился, чтобы концертмейстер Большого сымпровизировал несколько примеров цыганской музыки на пианино композитора, чтобы тот понял, что от него требуется. Прокофьев не смог вынести такой обиды.

Музыкант умер от инсульта 5 марта 1953 года, в тот же вечер, возможно даже в тот же час, что и Сталин. Совпадение напугало тех, кому он был небезразличен. Новости о смерти советского вождя потрясли весь мир.

Сталин, своенравный сын любившего выпить обувного мастера и поденщицы, пробился на самую вершину политического криминального синдиката, чтобы встать во главе огромной страны. Однако ему не удалось изменить мир; постарев, он превратился в параноика: даже предложение заменить зубную щетку вызывало у него подозрения. Генералиссимус все реже появлялся на публике, предпочитая проводить время в компании фильмов Чарли Чаплина, Джона Уэйна и других американских картин. Сталин перенес тяжелый инфаркт и находился под присмотром своей дочери Светланы на защищенной даче, охраняемой тремя сотнями солдат. «Предсмертная агония была ужасна, — вспоминала она. — Отец просто задыхался, пока мы следили за ним. В последний момент он неожиданно распахнул глаза и оглядел всех присутствовавших. Его взгляд был такой жуткий, безумный и даже злобный, полный страха смерти»[656].

Паника на улицах Москвы оказалась настолько сильной, что лишь сыновья Прокофьева, его вторая жена и несколько приживалок узнали о смерти композитора. Балетмейстер и танцовщики Большого почтили его память в студии. Лавровский оставил небольшую заметку о похоронах в дневнике, написав в субботу 7 марта: «Похоронили С. С. Прокофьева». В понедельник 9 марта хореограф написал: «Я поехал на Красную площадь. Хоронят И. В. Сталина». Во вторник 10 марта он уже вернулся к работе с Улановой над постановкой «Сказа о каменном цветке»: «Я поставил танец Катерины в хижине. Думаю, вышло неплохо»[657].

Премьера прошла на сцене Большого 12 февраля 1954 года, и балетмейстера мягко, но решительно раскритиковали в газетах того сезона. В «Правде» заметили, что он должен был оживить ансамбли и расширить адажио. Балет показался зрителям неуверенным черновым наброском, иллюстрацией неясной аллегорической задумки.

Работа Прокофьева тоже вызывала споры, но он уже покоился с миром. Таким образом, вся ответственность «по нахождению хореографической экспрессии главной идеи — демонстрации народного духа в его работе и постоянном стремлении к красоте и совершенству»[658] пала на Лавровского.

Зарубежные журналисты нашли множество положительных моментов не только в музыке, но и в самой постановке. Гаррисон Солсбери[659], заведующий московским бюро New York Times, назвал Уланову «сказочной феей», чей образ контрастировал с «жуткими на вид работниками, закованными в цепи и добывавшими камни в подземных пещерах». Его восхитили «сияющие сталактиты» дворца Хозяйки Медной горы, «странные сюрреалистичные жабы из малахита и гномы из асбеста, которые будто бы прилетели с другой планеты»[660]. «Сказ о каменном цветке» стал последней большой работой Лавровского.

После смерти Сталина и с приходом Хрущева в Советском Союзе наступил период «оттепели», отмеченный пересмотром и осуждением сталинизма и «культа личности». С очередной сменой политического настроения поменялись и эстетические ценности. Лавровский попытался уйти от правил драмбалета, но не смог впечатлить второстепенного композитора Михаила Чулаки[661], который с 1955 по 1959 и, после временной отставки, с 1963 по 1970 годы занимал пост директора Большого театра[662]. По мнению Чулаки, хореограф тратил свой талант на «странные эксперименты», например, попытку поставить экспрессионистический балет Белы Бартока[663] «Чудесный мандарин». «Он полностью уничтожил целостность этого балета, —