В кулаке вырос нож, деревяшка, муляж, и Валек, не владея собой, передернулся от омерзения, словно не Бекбулатке деревяшка уперлась в шерстистое темя, а ему самому прямо в мозг засадили железную молнию, разом вырвали все, что хранит этот студень, прикрытый костяными пластинами.

Показанный удар был страшен в обе стороны — и для черепа, и для того, кто должен этот череп проломить. Валек не мог представить силу помрачения, что могла бы заставить человека ударить вот так, не мог представить степень машинного бесчувствия, при которой бы бьющий не сломался, не дрогнул внутри, и в то же время видел, что для Лютова это дело проходит по разряду привычного телодвижения.

— Рукоятку ножа обмотай бечевой, изолентой, чтоб была поухватистей, а иначе рука напотеет и может с нее соскользнуть… — Лютов бил, свежевал, выворачивал, гнул, так и эдак кромсал бесконечно податливого, словно даже загипнотизированного Бекбулатку; тот тянулся за ним, как ревущий медведь за своим вдетым в ноздри железным кольцом, как голодный теленок за маткой, колесил вокруг Лютова на полусогнутых, выгибался дугою и скрючивался, как старик от прострела в спине. — Хват ножа не меняй — потеряешь. Это только в кино все красиво, а в реале все надо делать просто и грубо. Не достал его сразу — бей в руку, лучше даже не бей, а подкалывай: руки сами от боли опустятся. Но в ладонь не коли — в ней завязнешь…

Это был уже курс молодого забойщика, мясника, живодера: то подчеркнуто медленными, то едва уловимыми, с настоящей, живой быстротою, тычками Лютов обозначал уязвимые, болевые, слепые места, словно тушу говяжью разделывал, перед схемой с указкой стоял.

Что-то дикое и завораживающее, первобытно-шаманское засквозило в уродливом, пыточном танце двоих. Бекбулатку корежило, скручивало, молотило, мотало, душило, распирало, лущило из него самого, словно Лютов и вправду его опоил, намагнитил, обезволил своим цепенящим, высасывающим взглядом, как Чумак, Кашпировский, проходимцы далекого смутного времени, у которых народ, обезножев, валился снопами.

Лютов словно и вправду ломал Бекбулатку даже не наложением а мановением рук, даже и не ломал, а вытягивал жилы, и теперь уже даже слова пояснений казались заклятьями, но, конечно, не в них было дело, а в боли… Лютов был ее полным хозяином. Лютов знал, где нажать, где склещить свои пальцы на руках человека, который, казалось, был намного сильнее его. Только боль понимал Бекбулатка, все уродливее и бесстыднее открываясь для этой учебной, показательной смерти и как будто уже и желая ее, хоть бы и настоящей, как единственного избавления.

— Там вон тир, — показал Лютов за спину деревянным ножом, не отпуская перекрученную руку Бекбулатки. — Вспомним навыки. Двинули…

Потянулись за ним. На столах, на полу были тесно составлены вскрытые деревянные ящики. Источая густой, вязкий запах ружейного масла, отливая стальной синевою и масляной пленкой, в них рядами лежали автоматы Калашникова, как солдаты в строю, как младенцы в роддоме, как железные зерна в стручках. Рядом были разложены старые, потертые до голого железа разносортные стволы: укороченные, полномерные, со складными прикладами, с деревяшками, с пластиком, под различный калибр автоматы, винтовки, межеумочные карабины типа «Вепрь» и «Сайга»…

— Наши только шесть ящиков, и все, что россыпью, берите. В данном случае вас не касается, но вообще по возможности подбираем такой же калибр, как и у большинства, чтоб товарищи с вами могли поделиться патронами.

Повалили, залязгали, захрустели железом. Петро чуть не первым вклещился в цевье, взбросил вылущенный из гнезда автомат, и на обугленном его лице качнулось что-то хищное. Как живою водою отлили — наконец получил то единственное, чего ему недоставало. Подожженные руки с воскресшей умелостью отирали, цепляли, взводили, сочленяли детали для сборки его новой жизни. А Вальку автомат в руки лег нежеланной и, должно быть, поэтому неподатливой тяжестью. С этим скользким, холодным железным предметом он никак не был связан, а если и был, то какой-то отсроченной, затаенной работой души, вхолостую раскрученным ротором, что никак не придаст телу зрячую, приводящую в действие ненависть.

— Чего-то потерял, родной? Глянь там рядом, в соседнем отсеке. В первый раз увидали, служаки? Чё, как в том анекдоте: нос мне в жопу засунул и кричит: «Помоги, мать-природа»? — подначивал Лютов. — Хренею с вас — конструктор «Юный техник»! Давайте-давайте — спереди мушка, сзади коричневое. На марше ствол на руки, руки крестом. Ремень всегда на шее, как в детстве варежки носили на резинке. Следим, чтоб ничего не лязгало и не гремело. Антабки обматываем изолентой, бинтом или пластырем… Оружие к осмотру! Затворы на уровне глаз! Отнять магазины!.. Нормально: рефлексы работают. Прицел, переводчик, прикладка — это помним, надеюсь?.. Чего тебе напомнить? Как лысого гонять? У предохранителя три положения. Все сделано в расчете на предка человека — обезьяну. Если в панике снял, резко дернул, по-любому опустишь его до упора — магазин за секунду уже не просадишь. Значит, первое: при сигнале опасности передвигаемся, а тем более перебегаем с упором приклада в плечо, при этом ствол стараемся держать немножечко опущенным. Боец, покажи, — кивнул он Петру, и тот с закаменевшим от напряжения лицом изобразил.

«Смотри, Петь, не пёрни», — сказал бы Валек при других обстоятельствах, а сейчас ничего не сказал.

— От живота стреляют только немцы в кино про войну. Ну или такие, как я. В магазин через каждые девять патронов забиваем по трассеру. По светлячкам отслеживаем расход. Увидел два трассера — меняешь рожок. Потом дозарядишь, а так меняй его сразу на полный. Патрон оставляешь в стволе, подстегнул магазин — считай, две-три секунды сэкономил. Сменить не успел, бегут на тебя — кидай в них пустой под видом гранаты, крича «сука-падла» и прочие нежности. Рефлекс их положит хотя бы на десять секунд, а ты хочешь новый рожок подстегни, хочешь сдергивай на хрен оттуда… Для народных умельцев есть такой вариант… — Лютов выбросил руку к автомату Петра и метнул оборвавшийся в лапу рожок в щитовую мишень.

В квадратной городошной «голове» осталась рваная дыра, забелела фанерным нутром, давшим трещину под зеленой бумагой. Валек поймал взгляд возбужденного Вани Пичугина, не сводящего с Лютова преданных, обожающих глаз. Ваня будто бы ждал, что рожок бумерангом вернется в хозяйскую руку.

— Видел я тут любителей спаривать магазины обвязкой. Это как бы удобно в теории, но по жизни чревато. Перекосит патрон — сразу оба придется откинуть. Лег на землю, уперся рожками — запасным можешь грязь зачерпнуть: подаватель забьется, и все, автомат не патроны, а землю жует. У кого есть подствольник, при стрельбе из него упираем в плечо не приклад, а уже рукоятку… Упирайся прикладом. Дотянулся до спуска? То-то вот и оно… А теперь о здоровье. Что делать, если ранят. Санитар — птица редкая, и руки у него всего две, так что либо, дружок, помоги себе сам, либо мы над тобою поплачем. Это ваш первый друг. — Коротким движением выпростал откуда-то из под одежды ременчатый розовый жгут. — Заденет артерию — у тебя десять — двадцать секунд. Брызнет как из кита. Поэтому жгут накладываем прямо на фонтан и крутим, пока хватит силы. У каждого должно быть два таких: один для соседа, другой для себя. Они всегда должны быть под рукой. Наматываем на приклад или носим в разгрузке под сердцем. Если дырка в груди, тоже надо спешить: воздух внутрь поступит — совсем мертвый будешь. Индпакеты у нас децифит. Получите их через одного. Дырку в принципе можно заткнуть чем угодно…