Не знаю, что стало той песчинкой, сдвинувшей гору. После разговора с Джейсом камешек упал с души, но сейчас гигантская горилла, страдающая ожирением, наконец-то убралась с моей груди. Чистое, сладкое облегчение прокатилось сквозь меня столь мощной волной, что я почувствовала себя в эпицентре шторма. Слезы поднялись в горле и подбирались к глазам.

– Тереза, не плачь. – Кэм нахмурился. – Я не…

– Не буду. – Я всхлипнула пару раз, закрывая шлюзы плотины слез. – Спасибо тебе.

– Не благодари меня.

Я ничего не сказала, потому что ему необязательно было это слышать, но для себя я знала точно. Слова Кэма стали для меня спасательным кругом. Я схватилась за него и удержалась на плаву.

– Я люблю тебя так же, как кексы.

Широкая искренняя улыбка озарила его лицо.

– Дурочка, я тоже тебя люблю.

Вскоре в палату зашли мама и отец. Вид у отца был угрожающий. Мама выглядела не лучше, но ей удавалось сдерживать эмоции. Они пытались вытолкать Кэма за дверь и причитали надо мной, пока не явились полицейские, которые приняли у меня заявление. Пересказывать то, что я пережила в той комнате с Эриком, было нелегко. Мне нравилось думать, что я сильная, но меня порядком затрясло, когда я добралась до части его признания в убийстве Дебби, которое он обставил как самоубийство. Волнение усилилось, когда я рассказала о том, что он не собирался покидать ту комнату.

Эрик планировал убить меня, а потом и себя. Он сказал, что ее смерть на моей совести, но, должно быть, чувствовал свою вину, если хотел покончить с собой. Возможно, он закопал это чувство глубоко, но все-таки его не могло не быть. Я ни за что не поверю в то, что он смог бы прожить оставшуюся жизнь, не мучаясь сознанием собственной вины.

Когда молодой помощник шерифа закрыл маленький блокнот, отец взял мою неповрежденную руку и прижал ее к своей щеке.

– Это пока все, что нам требуется прямо сейчас, – сказал полицейский, поднимаясь со стула. – Отдыхайте, а мы вам позвоним, если у нас возникнут дополнительные вопросы.

– Если у вас возникнут какие-либо вопросы, вы позвоните мне. – Отец выпрямился и в упор посмотрел на офицера, влезая в свою адвокатскую шкуру.

Помощник шерифа кивнул и ушел, а его тотчас сменили врач и медсестра с виду моложе меня. Меня ощупывали, тыкали, слепили ярким светом, проверяя зрачки. Мне сделали внутривенный укол легкого обезболивающего, и, когда лекарство подействовало, я почувствовала себя вполне сносно, а в животе заурчало. Мама поправила тонкое одеяло на моей груди.

– Завтра ты выйдешь отсюда, и мы с твоим отцом подумали, что для тебя будет лучше, если ты поедешь домой с нами, вместо того чтобы дожидаться Кэма.

Сидя в углу, Кэм скорчил гримасу.

– Нам так будет спокойнее, – добавил отец, сжимая мою руку. – Поверь.

– Вам было бы гораздо спокойнее, если бы она бросила колледж и жила с вами до конца своих дней, – буркнул Кэм.

Мама бросила на него сердитый взгляд.

– После того, что случилось? Да. Я хочу, чтобы ближайшие три десятка лет она оставалась под моим крылом.

– Всего три? – пробормотала я.

Она плотно сжала губы.

– Ей совершенно незачем торчать здесь до Рождества.

Конечно, мне очень хотелось, чтобы родители забрали меня и увезли домой. В родительском доме я всегда чувствовала себя спокойно, и я могла бы отсиживаться в своей комнате до Рождества. Звучало заманчиво, но я знала, что если сейчас уеду домой, то вряд ли когда-нибудь вернусь в Шефердстаун. Мне наверняка захочется остаться там, где безопасно, где все знакомо и мило. Но я знала и то, что отныне здесь моя жизнь – колледж, перспектива карьеры, которая, возможно, мне понравится. У меня было будущее, и я стала взрослой, способной самостоятельно решать свои проблемы, не рассчитывая на то, что всякий раз меня будут выручать родители. В конце концов, как бы жестоко это ни звучало, они же не вечные.

– Не знаю, мам. Дай мне подумать, – сказала я наконец, зная, что это лучше, чем сразу огорошить их решительным «нет». Ни мама, ни отец не выглядели счастливыми, но тут Кэм резко вскочил со стула.

Мой взгляд последовал за ним, и, когда отец обернулся, клянусь, мое сердце остановилось, пусть даже на короткий миг.

В дверях стоял Джейс. Волосы цвета ржавчины лежали беспорядочной копной, и бледность проступала даже сквозь бронзовый загар. Темно-синий пуловер с V-образным вырезом, который я уже успела полюбить, задрался, и из-под него торчала белая рубашка. Все в нем выглядело помятым, но в моих глазах он оставался самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела.

В руке он держал квадратную розовую коробочку.

Наши взгляды столкнулись и не отпускали друг друга, когда он замер на ходу, словно замороженный. Его глаза зажглись ярким серебром, как только облегчение, смешанное с чем-то другим, чему я не могла придумать название, смягчило напряженное выражение его лица.

Воздух постепенно уходил из моих легких, когда мама встала и деликатно откашлялась.

– Что ж, компания у тебя есть, не будем мозолить вам глаза.

Отец вскинул брови, переводя взгляд с Джейса на меня и обратно на маму.

– Может быть, мы…

– Мы вернемся завтра утром, дорогой, свежие и бодрые. – Мама выразительно посмотрела на отца и, наклонившись, поцеловала меня в щеку. – Я люблю тебя, милая.

– Я тоже тебя люблю.

Отец поцеловал меня в другую щеку и нехотя отказался от притязаний на место у моей постели. Проходя мимо Джейса, он наклонился и что-то сказал ему, на что Джейс кивнул головой. Одному богу известно, что слетело с языка моего отца.

Кэм, выходя из палаты, хлопнул Джейса по спине, и я удивилась, как это он обошелся без своих мальчишеских выходок вроде удара кулаком в живот или по плечу.

Черт, это серьезно, если Кэм ведет себя соответственно возрасту.

Джейс не шелохнулся, пока мои родители и брат не скрылись за дверью, и в следующее мгновение два шага длинных ног привели его к моей постели. Тяжелая тишина прокралась в комнату, когда он поставил коробочку рядом с кувшином и сел, прижимаясь ко мне бедром. Мое сердце забилось в ритме стаккато, когда он нежно провел пальцами по моей скуле и заправил волосы за ухо.

Он внимательно вглядывался в мое лицо, изучал его, не пропуская ни одной черточки, отмечая жуткий синяк, от которого щека раздулась так, словно мне в рот засунули апельсин. Уголок моей правой губы онемел, а кожа вокруг глаз побаливала.

Могу поспорить, я выглядела как проигравшая сторона в кулачном бое.

– Он сделал тебе больно? – спросил он, и в его грубоватом голосе сквозило беспокойство и что-то еще, похожее на страх. – Больнее, чем то, что я вижу?

Поначалу я не поняла, о чем это он, но потом до меня дошло.