— Так почему молчишь? Не в нашем обычае испытывать привязанность молча. Мы можем предложить свои чувства любому созревшему, даже тем, кто уже связан узами! Я назубок знаю наши законы, и многие из них заставляют моё сердце кровоточить, но в данном случае традиция даёт правильный совет. Молчание убивает изнутри! Я вытащил не одного дайна-ви из чёрной печали, чтобы знать, что оно — первопричина половины проблем! Услышать «нет» и жить дальше проще, чем позволять неизвестности терзать душу.

— Я уже пробовал.

— В смысле?

— Та ночь, что чуть не стала для нас последней. Утром я заметил, что она испытывает ко мне интерес, и предложил отплатить теплом.

— И? Что она ответила? — Терри-ти приблизился почти вплотную.

— Что ложе — не место для торговли. Что ей не нужна такая благодарность. Что сама находится в смятенных чувствах, не зная, кто перед ней: рабовладелец, что был её хозяином, или тот, с кем вместе чуть по Мосту не прошла. И что не чувствует во мне взаимности.

Терри-ти откинулся назад, облокотившись о рядом растущее дерево.

— Повтори-ка. Она именно это слово употребила? Взаимность?

— «Когда двое хотят один другого». Значение подсказал я.

Терри-ти смотрел на друга взглядом, в котором теснились смех и чуть-чуть чувство собственного превосходства.

— Вы двое, как детёныши горо при рождении, — слепы и тычетесь носом в поисках мамкиной сиськи. Хотя сосок совсем рядом. Лэт. Для взаимности нужны двое.

— Ммм… И?

— Она отказала тебе из-за якобы отсутствия взаимности с твоей стороны. Я не удивлён, что так случилось. Вы и правда запутались. Благодарность затмевает вам возможность смотреть друг на друга непредвзято. Взаимность — это два. У вас не сложилось, потому что «в тебе её нет», но это значит, что у неё…

Лэтте-ри медленно поднял глаза и долго смотрел на друга.

— Знаешь, Тер… ты меня пугаешь. У меня такое чувство, будто общаюсь с одним из старших наставников, которому известны тайны, что-то такое очень важное, что все мы забыли, живя на Болоте. Что-то известное лишь избранным.

— Брось! Ты не хуже меня понимаешь в эмоциях. Просто чуть в них запутался, и нужно было показать, куда смотреть. Это всем рано или поздно бывает нужно. Кстати, ты и сам мог бы лечить других от чёрной печали. Твоей искренности и чувства на это бы хватило. А вот кто здесь напуган, так это я.

— Меня не учили быть лекарем, — сказал Лэтте-ри и поманил Терри-ти к себе.

Тот растянулся рядом на траве и положил голову наставнику на колени.

— И всё же… что тебя пугает?

— Она вестница, Лэт. Существо, чей путь идёт мимо всех остальных. Она уже коснулась тебя, подарив надежду. Но эта надежда… Она уйдёт. Уйдёт, как уходят все творцы рано или поздно. Что будет с тобой тогда? Что будет со всеми нами, если она подскажет путь для дайна-ви? Мы веками учились жить, как сейчас, и как тяжёл путь вне намеченной борозды, я знаю как никто другой! Что будет завтра? Мы рождаемся трудиться и хоронить, знаем, каковы на вкус непролитые слёзы. И мне страшно, что что-то изменится. Даже в лучшую сторону. Чем мы станем?

— Будем учиться.

— О Сёстры, как же легко ты это говоришь! Так легко, что невольно хочется верить. Воистину старший. Но всё равно боюсь. И за тебя тоже. Я за всю свою жизнь не видел, чтобы ты желал кого-то так сильно. А ведь ты не знал недостатка в красивых телах рядом. И желаешь не кого-нибудь, а вестницу! Наездницу ко всему прочему. Этот ящер ещё доставит множество проблем, ты же понимаешь это? Перекусит хребет в пяти местах и не подавится.

— В моём случае слово «желание» весьма условно. Даже не уверен смогу ли… сам знаешь. Но да. Желаю. И счастливого конца не будет в любом случае. Или уйдёт, или погибнет. А если милостью Сестёр доживёт до старости, мне всё равно придётся хоронить её. Если, конечно, судьба не оборвёт мой путь раньше.

— Значит, в чувствах ты уже разобрался. А что будешь делать дальше?

— Не знаю. Нет пути тяжелее пути вестника. Я бы разделил его с ней, если бы не боялся стать лишним грузом на плечах.

— А о последствиях ты, как я понимаю, думать не хочешь?

— Они известны. Нечего о них думать.

— В этом ты весь. Потому единственный мой совет — поговори с ней. Так, как можешь только ты. Искренне. Мы больше других понимаем в боли. Вы нанесли друг другу рану, она загнила. Этот нарыв придётся вскрыть. Иначе сама недоговорённость станет кандалами на ваших ногах. О Сёстры! Сам не верю, что говорю это… Этот выбор… я бы не назвал его лучшим. Нет, он — худший. Прости.

— Своим выбором я причинил тебе боль?

— И не только сейчас. Множество раз. Мы прошли через это и потому так близки. Ты — моя семья, был бы братом, будь у нас хоть капля общей крови. И сейчас я с удивлением вижу, что у тебя впервые появился интерес к кому-то.

— Тебя это беспокоит?

— В моей жизни появился ещё один человек, за которым придётся присматривать.

— Она не ребёнок. И не дева, честь которой надо оберегать от покушения.

— Я имел в виду неопытность. А про «не деву» — и так понятно. На что похожи глаза невинного создания, объятого желанием, ты знаешь не хуже меня. Избави Сёстры проходить через борьбу между плотью и совестью, когда на тебя такие смотрят! Уж лучше в каменоломне без сна работать.

Обоих морозно передёрнуло, а после нахлынула ностальгия по дому.

— Ириан около двадцати зим. Вряд ли ошибся, — задумчиво сказал Лэтте-ри. — На Утёсе научился читать возраст амелуту. Неопытное создание сейчас очень быстро повзрослеет, учитывая, какой путь ей уготован. А уже зим через тридцать её жизнь начнёт клониться к закату. И даже Сёстрам неведомо, когда её дорога пойдёт прочь от Рахидэтели. И всё равно…

Он оборвал свою речь и уставился в пространство. Терри-ти почувствовал, что ему стало холодно. Очень быстро. Очень малый срок. Он мысленно дал себе клятву, что не будет отходить от Лэта ни на шаг, когда вестницу унесёт, куда бы там её ни потянуло. Он сильный. Но уход близких ломает живых существ, как кирка породу. Чёрная печаль далеко не всегда поддаётся исцелению, а в случае с другом он не рискнул бы дать гарантии. Самые толстые щиты могут сломаться, а внутри твёрдых раковин всегда находятся мягкие и беззащитные ткани. Потерю Лэта не перенесёт уже он