Джульетта обхватила его шею, прильнула к лицу, поцеловала.

– Я хочу жить с тобой, Винсент.

– А я с тобой… И я не намерен ни с кем тебя делить. Либо мы вместе, либо нет.

Она кивнула.

– Значит, завтра в семь утра, – сказал он. – Здесь, возле машины.

Вся семья была в сборе. Джованни украсил лавку гирляндами. Розария, приехавшая по такому случаю с Салины, привезла лучшую «Мальвазию». Винченцо и Энцо подарили Джульетте оранжевый радиобудильник. Все обнимали ее, желали счастья. Но Джульетта слышала только, как бьют часы в церкви неподалеку.

Ночью, лежа в постели рядом со спящим Энцо, она смотрела, как сменялись белые цифры на табло радиобудильника. Ноль – единица – пятьдесят восемь, ноль – единица – пятьдесят девять, ноль – двойка – ноль – ноль… Словно один за другим опадали листья с осеннего дерева. Жизнь уходила, утекала сквозь пальцы.

Джульетта поднялась, тихо вышла на кухню, села за стол и открыла дневник. Через час сварила себе кофе, сразу стало легче. Никто не слышал ее. Только на мгновенье стало не по себе от ощущения, будто некая сторонняя сила обрела над ней власть. Джульетта прошла в ванную, собрала самое необходимое. Захватила два платья из шкафа – легкое весеннее и вечернее; туфли, чулки и белье. Все уместилось в небольшом чемодане. Наконец положила в сумочку дневник.

На пороге спальни бросила на Энцо прощальный взгляд. Во взгляде ее не было раскаяния, лишь сожаление, что она не смогла дать мужу того, что он заслуживал. Открыла дверь в комнату Винченцо, подошла к кровати, поцеловала сына в лоб. Его кожа была теплой, дыхание ровным. Сердце разрывалось от нежности.

Она открыла входную дверь и выскользнула на лестницу. Спускалась, прильнув к перилам, чтобы не шуметь. Оглянулась на почтовые ящики и вышла из подъезда. Снаружи было темно, прохладный воздух пах апрелем. Джульетта побежала, все быстрее и быстрее.

Восход они должны были встретить в машине, по пути в Венецию.

Теплый ветер гулял у меня в волосах. За наполовину приспущенным окном поднималось над холмами солнце, золотилось в силуэтах кипарисов. Мы проезжали Флоренцию. Я закрыла дневник и посмотрела на Винченцо:

– Неужели она ничего не оставила? Ни записки, ни прощального письма…

Винченцо покачал головой, не сводя глаз с дороги. Похоже, это и у него по-прежнему вызывало вопросы.

– Она и в самом деле решила его бросить?

– Что она пишет? Читай!

Я снова открыла дневник. Следующая страница оказалась чистой. И следующая.

– Ничего. Записи обрываются на полуслове.

Я показала пустой разворот. Винченцо глянул и тут же перевел взгляд на дорогу.

– Так что случилось?

– Я не знаю.

– Как это не знаешь?

– Не знаю, черт тебя подери! – И ударил по рулю.

Я испугалась. С чего это он вдруг так разозлился?

Некоторое время мы молчали. Потом Винченцо нервно рванул бардачок и вытащил несколько компакт-дисков. В этой машине плеер был, пожалуй, единственной деталью из нашего столетия. Правда, песня оказалась старой. Я вроде бы уже слышала ее, только не вспомнить где и когда. Но она меня тронула. Когда я снова повернулась к Винченцо, у меня в глазах стояли слезы.

– Как раз тогда вышел сингл, – сказал Винченцо. – Я заслушал его до дыр. Джим Кроче, знаешь?

Я покачала головой.

– «Кроче» по-итальянски «крест». Его родители были итальянцами.

Чего он от меня хочет?

– Он написал это для сына, когда узнал, что жена беременна. Джиму Кроче было двадцать восемь или около того. Он водил грузовик и был не очень успешным музыкантом. Никто не хотел записывать его пластинку. А потом он вдруг ворвался в хит-парады, с другими песнями, не такими печальными. И все стало замечательно, до той авиакатастрофы. Никто так и не понял, что случилось. Видимость отличная, и самолет в порядке – и вдруг врезался в дерево. Джиму было тридцать, и…

Винченцо замолчал. Я похолодела. До меня медленно доходило, что он хотел сказать. Ведь глядя на меня, Винченцо видел ее.

Джульетта так и не доехала до Венеции. Домой она тоже не вернулась, хотя, наверное, была счастлива в последние часы и минуты своей жизни.

Был солнечный мартовский день. Теплый ветерок гулял в Альпах. В воздухе стоял запах цветов и талой воды. Они ехали с открытым верхом. Джульетта сидела за рулем, так Винсент позже говорил в полиции. «Альфа-ромео» не издавал никаких подозрительных звуков. Он был в идеальном состоянии, несмотря на свои девятнадцать лет, и двигался на вполне безопасной скорости.

Поднимаясь по серпантину к перевалу Бреннер, автомобиль вел себя как отлаженный часовой механизм. Они предпочли эту дорогу новому туннелю, потому что по ней ехал в Италию Винсент больше двадцати лет тому назад. Джульетта петляла, как заправский гонщик, обогнала неуклюжего «жука», наслаждаясь приглушенным пением мотора. Такие «оперные» звуки издают только итальянские машины с небольшим объемом двигателя.

Потом похолодало – как-никак на скалах еще лежал снег, пусть и быстро таявший на весеннем солнце. По асфальту бежали серебристые ручейки.

На вершине, укутавшись во все, что у них имелось, они не стали тратить время на отдых на автостоянке, а сразу продолжили путь дальше, на юг. Свет изменился, как будто кто-то вдруг вкрутил другую лампочку. Все стало прозрачнее, чище. Это был свет вечности. Винсент сфотографировал Джульетту, улыбающуюся в лучах солнца, с волосами, выбившимися из-под пестрой косынки, и сияющими от счастья глазами. Он не подозревал, что это ее последний снимок.

Состояние блаженства мимолетно. Уверенность и чувство твердой почвы под ногами – противоположность ему. Но счастливое лицо Джульетты излучало покой, это было мгновенье, слившееся с вечностью.