На четвертое утро голод грозит одолеть их. Даже девочка то и дело спотыкается. Далеко они без еды не уйдут. В полдень Омир замечает позади столб пыли. Они прячутся в колючих кустах у дороги и ждут.

Впереди скачут двое знаменосцев, сабли постукивают о седло, – сразу видно, завоеватели возвращаются с победой. За ними погонщики с верблюдами, навьюченными добычей: скатанные ковры, битком набитые тюки, рваное греческое знамя. За верблюдами бредут в пыли неровной сдвоенной вереницей двадцать связанных женщин и девушек. Одна горестно воет, другие плетутся молча, простоволосые и с таким страданием на лице, что Омир отводит глаза.

Следом за женщинами костлявый вол тянет телегу, нагруженную мраморными статуями: безголовые ангелы; курчавый философ с отбитым носом, в длинной тоге; громадная нога белеет, словно кость, в лучах июньского солнца. Последним едет лучник со щитом за спиной, держа лук поперек седла, напевая не то самому себе, не то своему коню и глядя вдаль. Позади седла приторочен убитый козленок, и при виде него у Омира с новой силой пробуждается голод. Он приподнимается и готов уже выскочить на дорогу, окликнуть, но тут чувствует, как девочка прикасается к его руке.

Она сидит, вцепившись в свой мешок, стриженая, руки расцарапаны, а на лице – бесконечное отчаяние. Над головой Омира шебуршатся по веткам крохотные коричневые птички. Девочка двумя пальцами тычет себя в грудь и смотрит Омиру в глаза. Сердце у него глухо стучит. Он снова садится, и телеги проезжают мимо.

Днем начинается дождь. Девочка на ходу прижимает к себе мешок, всеми силами стараясь уберечь его от воды. Они пересекают раскисшее от дождя поле и находят брошенный людьми, почерневший от пожара дом. Голодные, они сидят под остатками соломенной кровли. Омира охватывает бескрайняя, как море, усталость. Закрыв глаза, он слышит, как дедушка ощипывает и потрошит двух фазанов, фарширует их луком-пореем и кориандром и пристраивает жариться над огнем. Омир чует запах жареного мяса, слышит, как дождь шипит и плюется на углях, но когда открывает глаза, нет ни огня, ни фазанов, только девочка дрожит у него под боком в сгущающейся темноте, скрючившись над мешком, и дождь поливает поля.

Утром они входят в огромный лес. На ветвях качаются большущие мокрые сережки – идешь как сквозь тысячи занавесей. Девочка кашляет; кричат грачи; что-то шуршит вверху среди ветвей; потом тишина и необъятность мира.

Каждый раз, как Омир останавливается, деревья словно валятся куда-то вбок, и проходит несколько ударов сердца, пока они выровняются. Поскорей бы увидеть на горизонте очертания горы, но она никак не показывается. Время от времени девочка бормочет какие-то слова – молитву или проклятия, кто ее разберет. Был бы с ними Луносвет, он бы точно знал дорогу. Омир слыхал, будто Бог поставил человека выше животных, но сколько раз им случалось потерять собаку в горах, а придя домой, увидеть, что она уже там, вся в репьях? Как они находят дорогу – по запаху, по солнцу или тут какая-то иная, глубинная способность, присущая животным, но потерянная для человека?

В долгих июньских сумерках Омир сидит на земле. Идти дальше нет сил, и он обдирает кору с ветвей калины, разжевывает в кашицу и последним усилием обмазывает ветки на кустах липкой массой, насколько может дотянуться. Дедушка так делал.

Девчонка помогает ему собирать хворост. Солнце заходит. Омир три раза проверяет ловушки, и каждый раз там пусто. Всю ночь он то задремывает, то снова просыпается. Проснувшись, он видит, что девочка присматривает за костерком. Лицо у нее бледное и замурзанное, подол платья порван, глаза огромные, с кулак. Еще он видит, как от его тела отделяется тень и летит через лес, над рекой, над родным домом. Высоко на склонах гор бегут по лесу олени, за ними в темноте мчатся волки, и наконец он добирается далеко на север, где морские змеи скользят между плавучими ледяными горами и племя синих великанов подпирает звезды. Когда он возвращается в свое тело, лунные лучи пробиваются сквозь листву, высвечивая на земле переменчивые узоры. Девочка сидит рядом, держа мешок на коленях, водит пальцами по строчкам в книге и шепчет какие-то слова на своем непонятном языке. Омир слушает, а когда она умолкает, в подлеске, словно это книга наколдовала, появляется, щебеча и посвистывая, стайка куликов. Вот один забился, попавшись в ловушку, потом еще и еще, ночь наполняется их криками, и девочка смотрит на Омира, а он смотрит на книгу.

Мало-помалу пригорки сменяются холмами, потом их сменяют горы. Омир чувствует, что дом близко. Породы деревьев, самый воздух, запах дикой мяты на склоне, разноцветная галька в ручье – повсюду воспоминания или что-то очень на них похожее. Может, и его, как бредущих в темноте под дождем волов, тянет домой неведомый магнит.

Они переходят через горный хребет и спускаются по тропе к дороге, идущей вдоль реки. В деревнях уже слышали о падении Города. Омир ведет девочку на веревке, со связанными руками, и каждому встречному рассказывает одно и то же: славная была победа, хвала султану, да продлит его дни Всевышний; он отправил меня домой с наградой. Никто на него не ругается, несмотря на уродство, и хотя многие поглядывают на грязный мешок у него за плечами, никто не спрашивает, что там. Кое-кто даже поздравляет и желает всех благ. Один возчик дает ему сыру, другой – корзину огурцов.

Скоро они приближаются к глубокому черному ущелью, где дорога становится совсем узкой и над быстрой рекой перекинут мост из бревен. По мосту проезжает телега, потом еще одна; две женщины гонят на базар гусей. Омир слушает, как шумит река далеко внизу, и вот уже мост остался позади.

В сумерках они проходят через деревню, где родился Омир. Немного не дойдя до дома, он сходит с дороги и ведет девочку к утесу над рекой. Они останавливаются под раскидистыми ветвями тиса с дуплом в полствола.

– Дети говорят, что это дерево старше первых людей и что в самые темные ночи под ним пляшут духи умерших.

Дерево размахивает тысячей веток в лунном свете. Девочка настороженно смотрит на Омира. Он показывает вверх, в крону, потом тычет пальцем в мешок, который девочка прижимает к груди. Снимает с себя плащ из бычьей шкуры и расстилает на земле.

– То, что ты несешь, здесь будет в сохранности. Дождь не намочит, никто и близко не подойдет.

Девочка все смотрит, лунные тени пробегают у нее по лицу, Омир уже решает, что она не поняла, о чем он говорит, и тут она протягивает ему мешок. Он заворачивает мешок в свой плащ, карабкается на дерево, втискивается в дупло и заталкивает сверток поглубже.

– Здесь его никто не тронет.

Девочка глядит на него снизу вверх, запрокинув голову.

Он рисует в воздухе круг:

– Мы потом за ним вернемся.

Когда они снова выходят на дорогу, девочка сама подставляет руки, и Омир ее связывает. Река громко шумит, и при свете звезд хвоя на соснах как будто светится. Дальше каждый шаг Омиру знаком, знакомы шум и плеск воды в реке. У поворота на тропу, что ведет к лощине, Омир оглядывается на свою спутницу: худенькая, замурзанная, вся в царапинах, ежится в рваном платьишке. Всю мою жизнь, думает Омир, самые лучшие товарищи не могут говорить со мной на одном языке.