Это случилось, когда прошло около трёх недель после заточения в клетке у Михалыча. Однажды вечером я пошел прогуляться по окрестностям. Мне понравился один высокий камень, и я решил на него забраться. Семейка мирно рядышком пощипывала голубику. С этого камня открывался хороший обзор, я любил посидеть на нём и погрустить. Иногда мимо пролетали небольшие стайки гуменников, серых и белолобых. Некоторые из них присоединялись к нашей общине, но чаще проносились мимо. Но в этот день вдруг мое внимание привлек ну уж очень большой косяк. Это были точно гуменники, я уже научился безошибочно определять их по голосу и полёту. Обычному человеку, даже бывалому охотнику, такое не под силу. Но птицам этот фокус даётся легко. И я узнал вожака. Сомнений быть не может. Это он! Я не мог оторвать глаз. Если бы я не обладал человеческим мышлением, то максимум проводил бы их взглядом. Но у меня закралась шальная мысль. Я решился на небывалое для гусей поведение. Никакой опасности не было, но я испустил тревожный крик, чтобы сподвигнуть гусей взлететь. Меня интересовала только моя семья. Нужно, чтобы они полетели за мной. И они, конечно же, полетели. Уже высоко в небе я поймал на себе удивленный взгляд Афродиты. Но она, как и положено верной жене, безропотно летела рядом, как обычно, рассчитывая на то, что я знаю, что делаю.

Наверное, ничего не было странного в том, что абсолютно все гуси нашей стаи полетели вслед за мной. Наверное, им тоже уже захотелось перемен, но, скорее всего, главной причиной был мой тревожный крик. Многие столетия естественного отбора научили их не задумываться, если есть хоть малейшее подозрение на опасность. Я летел прямо к вожаку новой огромной стаи. И подлетев совсем близко громко крикнул. Он узнал меня и крикнул одобрительно в ответ. Я не ошибся: это был Граф. Моя стая сомкнулась с его стаей. Теперь с Афродитой ничего дурного не должно случиться. Она будет под присмотром.

***

Заканчивалась последняя неделя августа и вторая неделя с того момента, как Борька расположился лагерем на том же самом месте, где он в последний раз видел Ваську в человеческом облике. Профессор Громов не обманул. Действительно, достаточно было дать телеграмму председателю Белоголову, и вот уже Михалыч в его команде. Но Борька не верил в магию какой-то там бумажки. Буквально перед его приездом председателя навещала Люда, именно это он и считал настоящей причиной его доброжелательного настроя.

Когда они с Михалычем сюда приехали, Борьку настигло разочарование: никаких видимых следов оставлено не было, значит, Васька не появлялся.

– Погоди, не суетись, дай-ка осмотреться, – и Михалыч начал почти ползать по земле. Минут через пять весело подозвал Борьку: – Вот видишь, а ты расстраивался, – на земле лежала кучка уже не свежего гусиного помета.

– Ну и что? Это мог сделать любой пролетающий гусь.

– Может и любой, – Михалыч потирал бороду. – А может и нет. Поживем-увидим.

И они прожили две недели в ожидании. Борьке пришлось отправиться на базу, где есть нормальная сеть, чтобы попросить у Громова отсрочку. Потому что сентябрь наступает уже завтра, а уезжать без результатов смысла нет. На удивление профессор тут же согласился продлить командировку еще на месяц. Тем самым у Борьки появился запас времени, но ожидание томило. Скоро наступят холода, и гуси уже все улетят, ко всему прочему началась эта проклятая охота. Ох, как же она мешает! Нужно было добиться ее запрещения в этом районе. Но сейчас уже поздно. Впрочем, сделать бы это было, считай, что вообще невозможно. К тому же Васька мог обитать где угодно, хоть у самого Баренцева моря. Остается только надеется на то, что он жив и вернется именно сюда.

Единственной отрадой в это безрадостное для него время была Янаби. Борька теперь уже не забывал ее точное имя. Это для русских она была Яной, а в семье все звали только Янаби. Мирзо не дал согласия на брак. Не отказал, но и не дал. Борьке сначала показалось, что главную роль в этом сыграла разность национальностей, а отсюда и разность обычаев и привычек. Но в последствии он узнал, что жена у его сына русская, это давало надежду. А Яна уже гораздо позже, когда они приехали сюда, рассказала, что папа просто не хочет для нее такой жизни, какая была у него. Он знает, что Борька еще не определился в этой жизни, в смысле у него есть кое-какие недоразумения с законом. Он не хочет таких же мытарств для нее, какие пришлось пережить ему с мамой. Но, спустя пару минут, она добавила:

– Но папа знает, что такое любовь, поэтому сказал, что ты достоин меня, и не будет нам мешать. Ты ему тоже очень нравишься. Очень! – и нежно поцеловала Борьку в губы.

***

Я летел в первых рядах. Граф уверенно тянул нас на запад. Этим путём он пролетал уже много раз, и все доверяли его памяти. В нашей массе было более трёх сотен птиц. Кроме того, в пределах видимости гусиного зрения можно было наблюдать ещё несколько косяков, которые летели позади, но всё же держались на виду. Наверняка, многие из них каким-то своим внутренним чутьём осознавали, что нас ведёт сам Граф. Впрочем, наш легион был самым большим, может быть, поэтому он внушал уверенность. С каждым днём, точнее после каждой ночёвки, состав увеличивался на несколько десятков. Многие стаи присоединяются к нам. И на место зимовки мы прилетим огромным полчищем размером более тысячи голов. Это самый безопасный вариант быть в числе такого большого сборища с опытнейшим вожаком.

Далеко внизу проползали знакомые озёра, болота, луга, мелкие кустарники. Я также замечал редкие становища рыбаков и охотников. Охота открылась около месяца назад, а значит, нужно держаться как можно выше и как можно реже делать остановки. Поэтому нам предстоят долгие перелёты, возможно, пройдут целые сутки прежде, чем мы остановимся на отдых и приём пищи.

Я взглянул назад на Афродиту. Она летела, целиком сосредоточившись на полёте, окруженная своими птенцами. Птенцы были ещё слабы, чтобы держаться впереди, поэтому мать специально пристроилась ближе к середине, своим присутствием вселяя уверенность в детей. На меня она почти не смотрела. Воспользовавшись этим, я отвалил в сторону и понемногу стал отставать от стаи. Наконец, косяк улетел так далеко, что даже со своим зрением я с трудом различал их. Афродита, даже если прямо сейчас встрепенется, всё равно уже не сможет меня