И я начал претворять в жизнь хорошо продуманный план: вышел к дороге и направился к пограничникам – брел чуть зигзагом, шатаясь, как пьяный, растрепав предварительно волосы. Они быстро меня заметили – как не заметить этакое чудо, единственного, кто перся по обочине… Я пошел быстрее, изобразив на лице радость (отнюдь не притворную), а оказавшись в паре шагов от ближайшего, зашатался и осел в траву, закрыв глаза.

Конечно, меня тут же обступили, кто-то присел рядом на корточки, окликнул:

– Эй, что с тобой?

– Пьяный, может?

– Да вроде не пахнет… Эй!

Я открыл глаза, сел, а там и поднялся, открыв глаза. Выдохнул:

– Наши!

И стоял, время от времени легонько пошатываясь.

– Мы-то наши, а вот кто ты таков, птичка божья? – откликнулся ефрейтор с автоматом. – Дело пытаешь али от дела лытаешь? И по какой причине тебя резвы ноженьки плохо держат?

Сразу видно, парень разбитной, записной весельчак и балагур.

– Я контуженный, – сказал я, старательно пошатнувшись. – Немец бросал бомбы, взрывной волной шибануло… Дня два бреду, как в тумане, путается в мозгах все… Где я?

– На планете Земля, браток, – сказал ефрейтор, лыбясь. Я заметил, что у него одного верхняя пуговица гимнастерки не застегнута, не по-уставному. – Туда попал, куда хотел? Сам, часом, не с Марса будешь? Одежда у тебя странноватая какая-то, и каблуки на женские смахивают… Как там оно? У вас, говорят, классная девчонка живет, по имени Аэлита. Что про нее слышно, замуж не вышла?

Востроглаз парень, мигом подметил странность в одежде и каблуках сапог…

Не было никакой охоты точить с ним лясы, и я, отыскав взглядом старшину, спросил:

– Где я? В голове все перепуталось…

Глядя на меня пытливо, со вполне уместной сейчас подозрительностью, он сказал:

– Если прикинуть, сколько километров до райцентра…

И назвал райцентр – я там не бывал, но название это знал. Что ж, все не так плохо: от деревни Оксаны я переместился километров на шестьдесят на восток, был между Оршей и Смоленском, ближе к Орше, дальше, соответственно, от Смоленска.

– Как тебе такие координаты, браток? – встрял ефрейтор. – А фотки Аэлиты в купальничке у тебя с собой нету?

– Не болтай, Ланжерон, – приказным тоном сказал старшина. – И пуговичку застегни, а то опять наряд вне очереди схлопочешь. Лучше… – Он сделал многозначительный жест подбородком в мою сторону.

Застегнув пуговицу, Ланжерон (явно одессит, судя по прозвищу) проворчал едва слышно:

– Я как та красотка, от нарядов вне очереди не бегаю…

Подошел, пытливо присмотрелся ко мне, охлопал бока, штанины, бесцеремонно залез в накладные карманы – откуда, разумеется, ничего не извлек, кроме табака и трубки. Передал скудную добычу старшине. Тот повертел трубку, развязал кисет, старательно поворошил табак двумя пальцами, ничего постороннего там не найдя, вернул все мне, сказал, словно бы ни к кому не обращаясь:

– Значит, документов никаких…

– Пропали и документы, и форма, – сказал я. – Когда выходил из окружения. Так уж не повезло… Я старший лейтенант погранвойск. Служил у полковника Мелентьева, может, слышали? Здешний округ, четвертая комендатура…

– Не слышал, – сказал старшина спокойно. – Мы вообще-то из соседнего погранкорпуса, только второй день здесь… И что теперь?

– Отправьте меня в ближайший штаб погранвойск, – твердо сказал я. – Набегался от немцев, воевать пора… Фронт далеко?

– И не так чтобы далеко, и не так чтобы близко… – уклончиво сказал старшина. – Ну что же, через часок сменимся, в штаб и отправим, коли уж есть такое желание… Вон там можно посидеть, возле машины – пеньки очень даже удобные. Никуда не отходить, а то придется, как предписывает устав в отношении подозрительных личностей…

И окинул меня требовательным, воистину старшинским взглядом. Направляясь к машине, к указанным пенькам, я подумал, что мужик, безусловно, хваткий: ни разу не обратился ко мне ни на «ты», ни на «вы»… Присел на пенек – а на соседнем, в паре шагов, поместился пограничник.

– Спичек не найдется, боец? Кончились мои…

Он протянул коробок, и моментально определился мой статус в глазах старшины, несомненно, ревностного служаки: не задержанный, не подконвойный, коему не разрешается разговаривать с охраной и которому спичек, безусловно, не дадут. Всего-навсего «подозрительное лицо» – это легче…

На пеньке, будто тот леший, я просидел около часа. За это время пограничники не выцепили из потока беженцев ни единого человека – не нашлось там подозрительных личностей, кроме моей скромной персоны. Потом приехала еще одна полуторка с комотдом в кабине и четырьмя пограничниками в кузове. Комотд тихо поговорил о чем-то со старшиной, явно и я был упомянут – он покосился с любопытством в мою сторону. Потом приехавшие направились к тому месту, где до этого стояли люди старшины, а те пошли к машине. Старшина, сказав что-то ефрейтору, сел в кабину, а Ланжерон сделал широкий жест:

– Прошу в карету! Ездил в кузове, марсианин?

Пропустив это мимо ушей, я запрыгнул в кузов первым. Полуторка выехала на дорогу и помчалась на восток, обгоняв беженцев там, где удавалось. Ланжерон, как я и ожидал, не смог удержать язык за зубами:

– Так как насчет Аэлиты, марсианин? Вышла замуж или меня дожидается, орла бравого?

– Где ж ей было тебя дождаться, если ты столько лет не писал, – не удержался я от ответной шпильки. – Вот и вышла замуж, у нее уж семеро по лавкам. Мужик серьезный, не то что некоторые трепачи…

Видя, что коса нашла на камень, пограничники сдержанно фыркнули, а Ланжерон, смешавшись, проворчал:

– Убил ты меня в самое сердце, марсианин. Вообще не больно-то и хотелось, девушек на свете немерено…

И больше с подначками не лез, ехали в молчании. Идущих навстречу войск становилось все больше, мы миновали уже не роту, а не менее чем два стрелковых батальона полного состава, проехали две упряжки с орудиями, прогрохотала даже одинокая «тридцатьчетверка» – но все равно это ничуть не походило на развертывание тех самых главных сил, подхода которых все ждали, и военные, и гражданские. И я решился спросить:

– Ребята, что-нибудь слышно про главные силы? Что и где?

Лица у всех были злые, все молчали, потом только Ланжерон, ни на кого не глядя, бросил:

– Где… – и непристойной рифмой уточнил. Скверно, подумал я. Пограничники – люди информированные, если уж и они угрюмо молчат… Будь иначе, они даже подозрительной личности разъяснили бы обстановку с неприкрытой радостью…

Минут через пятнадцать мы въехали в райцентр, небольшой, главным образом деревянный городок сельского облика. Попетляли по незнакомым улицам, и машина остановилась у двухэтажного домика с часовым у входа (петлицы пехотные) и зеленой вывеской, где под красной пятиконечной звездой с серпом и молотом значилось: «3-е управление НКО СССР».