Вокруг посольства и дипломатического комплекса слежка тоже как будто усилилась. «Я опасался, что все это — ловушка», — говорил Джи. Как знать, не затеял ли КГБ собственное театральное представление, чтобы заманить МИ-6 в западню и потом разоблачить и выдворить обоих британских агентов за «деятельность, несовместимую…», а заодно устроить грандиозный дипломатический скандал, который скомпрометирует британское правительство и в столь важный момент отбросит назад уже начавшие налаживаться англо-советские отношения? «Даже если нам готовили засаду, я понимал, что у нас нет другого выхода, нам в любом случае отступать некуда. Ведь сигнал о необходимости побега был подан». Аскот до сих пор не знал, кто такой Пимлико, но теперь в Лондоне решили, что пришла пора открыть карты, и сообщили, что это полковник КГБ, давний британский агент и человек, ради которого стоит пойти на столь колоссальный риск. «Это подняло наш моральный дух», — писал потом Аскот.

Московская служба МИ-6 извещала Сенчури-хаус о том, как ведется подготовка к операции, хотя количество телеграмм, которыми обменивались Лондон и Москва, постарались свести к минимуму, чтобы внезапно возросшая активность этого обмена не возбудила у КГБ подозрений.

В Лондоне в узком кругу людей, знавших о начале операции «Пимлико», тоже царило беспокойство. «Кое-кто говорил, что все это слишком опасно. Провал операции грозил полным прекращением англо-советских отношений». Крайне озабочены планом побега были и некоторые высокопоставленные чиновники британского МИДа — в том числе сам министр Джеффри Хау и сэр Брайан Картледж, недавно назначенный послом в Москву.

Картледж должен был приехать в Россию в четверг, 18 июля. с операцией «Пимлико» его ознакомили двумя месяцами ранее, но при этом ему сказали, что вряд ли когда-либо дело дойдет до ее выполнения. Теперь же ему сообщили, что уже через два дня после его приезда в Москву МИ-6 планирует тайно вывезти высокопоставленного сотрудника КГБ из СССР в багажнике дипломатической машины. Эксфильтрация тщательно спланирована и отрепетирована, сказали ему в МИ-6, но все равно это чрезвычайно рискованная операция, и в случае провала — как и в случае успеха — предвидятся значительные дипломатические последствия. Сэр Брайан, профессиональный дипломат с академическим стажем, успел послужить в Швеции, Иране и СССР, а затем — впервые в ранге посла — в Венгрии. Назначение послом в Москву ознаменовало пик его карьеры. Поэтому он очень расстроился, услышав о предстоящей операции. «Бедный Брайан Картледж, — вспоминал Аскот. — Его только-только назначили — и тут ему вручают эту дымовую шашку… Он сразу же понял, что его новенькая посольская работа вот-вот полетит ко всем чертям». Если команду, осуществляющую план побега, поймают с поличным, нового посла могут объявить персоной нон грата еще до того, как он представит свои верительные грамоты Кремлю, что станет для него первым и огромным дипломатическим унижением. Новый посол высказал сильнейшие возражения и потребовал отмены операции.

В британском МИДе созвали заседание. Там присутствовала делегация из МИ-6, состоявшая из его главы Кристофера Кервена, его заместителя, главы P5, бюро советских операций, а также разных мидовцев, включая Брайана Картледжа и Дэвида Гудолла, помощника заместителя министра. По словам одного из участников того заседания, Гудолл «страшно разнервничался» и все время повторял: «Что же делать?» Картледж продолжал кипятиться: «Это просто полная катастрофа! Мне завтра нужно ехать в Москву — а через неделю я снова окажусь здесь». Замглавы МИ-6 железно стоял на своем: «Если мы не провернем это дело, наша служба больше никогда не сможет высоко держать голову».

Тут на заседание явился сэр Роберт Армстронг, секретарь кабинета министров, — он только что перешел дорогу, выйдя из резиденции на Даунинг-стрит. Армстронг с шумом плюхнул на стол свой кожаный портфель: «Я совершенно уверен: премьер-министр чувствует, что наш первейший моральный долг — спасти этого человека». Эти слова положили конец спорам. Сэр Брайан Картледж принял вид «человека, которого отправляют на виселицу», а мидовцы пошли сообщать новость министру, который только что вернулся с похорон. Хау продолжал сомневаться. «А если все провалится? — спросил он. — Что, если машину обыщут?» К чести нового посла, тут он не растерялся: «Мы скажем, что это — наглая провокация. Скажем, что они сами засунули нам в багажник какого-то парня». Хау с сомнением промычал: «М-м… Ну, разве что…»

Оставалось еще получить для операции «Пимлико» разрешение на высшем уровне. Нужно было, чтобы на плане побега поставила гриф одобрения лично миссис Тэтчер. Но премьер-министр находилась в тот момент в Шотландии — у королевы.

Гордиевский тоже готовился — а именно, занимался самыми разными вещами, которыми, казалось бы, совсем не стоило заниматься человеку, готовящемуся к побегу. Внимание к деталям помогало ему унимать страх. Теперь перед ним стояла конкретная задача, он был уже не просто добычей, преследуемой сыщиками, а снова профессионалом при деле.

Почти весь четверг Гордиевский провел со своей младшей сестрой Мариной и ее семьей у них в московской квартире. Добрая и ничего не подозревавшая Марина, наверное, пришла бы в ужас, если бы узнала, что ее любимый брат — иностранный шпион. Еще он навестил мать. Ольге Гордиевской было семьдесят восемь лет. Она, теперь уже совсем слабая, в его детские годы воплощала для него тихое сопротивление — в отличие от робости и конформизма отца. Из всех родственников одна только мать Гордиевского могла бы, пожалуй, оценить его поступок. Она бы ни за что не стала выдавать его, но, как и любая мать на ее месте, попыталась бы отговорить его от того шага, который он готовился совершить. Он обнял ее и ничего не сказал, понимая, что, независимо от того, чем обернется его побег — удачей или провалом, — он, скорее всего, больше никогда не увидится с матерью. Придя домой, он позвонил Марине и условился встретиться с ней в начале следующей недели: так он оставлял ложный след для ищеек, чтобы те думали, что он останется в Москве и после выходных. Чем больше встреч он сейчас назначит, тем лучше: это отвлечет внимание КГБ от его действительных намерений. Конечно, неприятно было заведомо обманывать родных и друзей, но что делать, они наверняка поймут его потом, даже если не смогут простить.

А потом Гордиевский сделал нечто исключительно безрассудное — и очень смешное.

Он позвонил Михаилу Любимову и подтвердил, что приедет к нему на дачу в Звенигород на следующей неделе. Любимов сказал, что будет ждать его. Он и его новая подруга Таня встретят его на станции в понедельник, в 11:13.

Потом Гордиевский сменил тему.

— Помнишь рассказ Моэма «Стирка мистера Харрингтона»? — спросил он приятеля.

Это был один из рассказов о шпионе Эшендене. Лет десять назад, когда оба работали в Дании, Любимов познакомил Гордиевского с сочинениями Моэма. Гордиевский знал, что у его приятеля есть полное собрание сочинений Моэма. Любимов этого рассказа не помнил.

— Это в четвертом томе, — сказал Гордиевский. — Посмотри, и ты поймешь, что я имею в виду.

Они поболтали еще немного и простились.

Таким способом Гордиевский передал Любимову закодированное сообщение о своем отъезде с довольно недвусмысленной литературной разгадкой: в «Стирке мистера Харрингтона» рассказывается о британском шпионе, который бежит из охваченной революцией России через Финляндию.