– Итак? – требовательно спросила артистка, и сияние на ее лице подернулось дымкой раздражения, вызванного мыслью о том, что она привела полицейского в недоумение.

– Тут есть некоторая разница, – осторожно произнес Томас. – У людей есть выбор, когда они идут в театр. Но подобные фотографии навязываются любым покупателям. Что, если среди них окажутся молодые люди… еще совсем несведущие юноши…

Женщина отмахнулась от его слов.

– Риск есть всегда, суперинтендант. Любая победа достойна некоторых затрат. Любой рожденный человек рискует сгореть заживо. Надо только осмелиться! Осмелиться сказать всю правду о подлинной смерти… смерти воли, духа! Ах… и не утомляйте себя, спрашивая, кто мог видеть эту фотографию. Я сказала бы вам, если б знала… Мне глубоко жаль, что убили Делберта Кэткарта… он был гениален… но я не могу сказать вам того, о чем не имею ни малейшего представления!

После этого она развернулась и быстро вышла из гримерной, оставив открытой дверь, и Питт услышал, как затихают ее удаляющиеся по коридору шаги.

Он вновь взглянул на фотографию. Сколько людей скованы цепями старых традиций? Разве он ожидал, что Шарлотта будет жить, подавляя свою истинную натуру или реальные желания? Томасу вновь вспомнилась его первая встреча с Кэролайн. В каком-то смысле она была скованной… семьей, обществом, мужем… или собственными представлениями? Неужели узник, любящий свои узы, так же безусловно поддерживает их незыблемость?

Суперинтендант предпочел бы, чтобы Джемайма, с ее острым пытливым умом, никогда не видела подобную открытку… уж во всяком случае, не раньше, чем она достигнет нынешнего возраста Шарлотты.

За какого человека она захочет выйти замуж? Какая нелепая мысль! Она же еще ребенок! Томас с необычайной легкостью живо представил ее радостное личико, детскую угловатость, уже подросшие маленькие ножки и всю ее вытянувшуюся худенькую фигурку. Придет время, когда она выберет себе мужа. Будет ли тот добр с нею, предоставит ли ей некоторую свободу, не забывая при этом защищать ее? Хватит ли у него смелости и убежденности, чтобы пожелать ей идти к счастью своим путем? Или он попытается приспособить ее к своим собственным взглядам на правильное счастье? Увидит ли он в ней личность – или лишь женщину, обязанную хранить семейные традиции?

Во многом полицейский был согласен с устремлениями Сесиль Антрим, и тем не менее эта открытка вызывала у него возмущение не только потому, что он видел в ней карикатурное изображение смерти, но из-за присущего ей жестокого насилия.

Необходимо ли оно для сокрушения самодовольства? Трудно сказать.

Томас решил отправить Телмана на поиск бесспорных доказательств того, где находилась Сесиль Антрим той ночью, когда убили Кэткарта, хотя он и не верил, что она могла убить его. Питт совершенно не заметил в ней ни страха, ни потрясения – никаких признаков личной причастности к этому преступлению.

Он также мог послать своего помощника точно выяснить, где в ту ночь находился лорд Уорринер – просто на тот случай, если его любовь к мисс Антрим была менее легкомысленной, чем казалось. Но это было чистой формальностью – просто необходимо было учесть все возможности. Итак, Сесиль охотно позировала для этой фотографии – более того, из ее слов следовал вывод, что она сама предложила такую композицию и хотела, чтобы эти открытки продавали. Меньше всего ей хотелось, чтобы такая сцена лишилась зрителей.

Суперинтендант сунул фотографию обратно в карман и направился к выходу. Ему с трудом удалось найти дорогу на сцену среди многочисленных ширм, разрисованных деревьями и стенами задников и нескольких красивых резных колонн из темного дерева.

Кэролайн вернулась домой окрыленная новыми надеждами и сразу, не позволив себе задумываться, поднялась наверх. Постучав в спальню старой дамы и не дождавшись ответа, она открыла дверь и вошла без приглашения.

Миссис Эллисон полулежала, откинувшись на подушки, в кровати. Закрытые шторы не пропускали свет, и она выглядела спящей. Миссис Филдинг могла бы поверить этому, если б не заметила, как подрагивают ее веки.

– Как вы себя чувствуете? – дружелюбно спросила хозяйка дома, присаживаясь на край кровати.

– Я спала, – сухо проворчала в ответ Мария.

– Нет, не спали, – возразила ей Кэролайн. – И не уснете до вечера. Вы хотели бы сходить с нами в театр?

Глаза старой дамы открылись.

– Чего ради? Я уже много лет не хожу в театр. И тебе это прекрасно известно. С чего бы мне менять свои привычки?

– Посмотрите новую постановку, – предположила ее бывшая невестка и улыбнулась. – Понаблюдаете за публикой. Иногда она выглядит забавно. Да и трагедии на сцене показывают редко, особенно эту.

Мария помедлила с ответом лишь мгновение.

– Меня не интересует ваш театр, – угрюмо пробурчала она, – все равно там обычно показывают только разную чепуху: дрянные, современные глупости.

– Там будет премьера «Гамлета».

Миссис Эллисон неопределенно хмыкнула.

Кэролайн попыталась вспомнить советы Веспасии.

– Во всяком случае, – честно сказала она, – актриса, исполняющая роль королевы, очень красива, талантлива и страшно откровенна. Она меня даже пугает. При виде нее у меня всегда такое чувство, будто я говорю что-то глупое или слишком наивное, а после спектакля мы обычно заходим к ней в гримерную, поскольку Джошуа испытывает потребность поздравить ее с успехом. Они – старые друзья.

Теперь старая дама посмотрела на нее с заинтересованным видом.

– Друзья? Я полагала, что королева в «Гамлете» была матерью бедного принца. Едва ли ее можно назвать главной героиней!

– Джошуа нравятся женщины постарше. Мне казалось, вы благосклонно оценили эту его особенность, – сухо заметила миссис Филдинг.

Миссис Эллисон невольно улыбнулась.

– И ты ревнуешь к ней, – уверенно произнесла она, но впервые ее тон не окрасил оттенок ехидства – скорее даже ее голос прозвучал сочувственно.

Кэролайн решила не скрывать правды.

– Пожалуй… немного. Она выглядит такой уверенной в себе… во всех своих убеждениях и верованиях.

– Верования? Мне казалось, мы говорим об актрисе! – Мария приподнялась и поудобнее устроилась на подушках. – Во что она может верить?

– Ах, у нее на редкость широкие взгляды! – Филдинг мысленно представила страстное лицо Сесиль, ее горящие глаза и пылкий голос. – Она верит в полнейшее зло цензуры, стремится к свободе мысли, к свободе воли и убеждена в великой ценности искусства… Рядом с ней я кажусь себе ужасно старомодной… и… скучной.

– Вздор! – страстно воскликнула миссис Эллисон. – Нельзя позволять унижать себя. Разве ты больше не знаешь, во что верить?

– Отчасти мне так и кажется.

– Не будь такой тряпкой! Должна же ты быть в чем-то уверена. Невозможно дожить до твоего возраста и не обрести хотя бы какой-то убежденности. Просто надо хорошенько подумать, какова она!