– Моя обожаемая жена сама наложила на себя руки, мистер Холмс, – очень тихо проговорил наконец Адамс. – Вот почему в последние семь лет я не говорю о ней, кроме как с ближайшими друзьями.

– Однако сегодня вы говорили о ней свободно, – заметил Холмс.

– Это потому, что я собираюсь попросить вас отказаться от бессмысленной затеи, вернуться в Англию и оставить меня и мои воспоминания в покое, мистер Холмс, – сказал Адамс. Каждое слово било, как очередь из пулемета Гатлинга.

– У меня есть обязательство перед клиентом, сэр, – сказал Холмс.

Адамс рассмеялся, но смех его был невесел.

– Я и вправду любил Неда Хупера, мистер Холмс. Однако безумие было у него в крови, как и у Кловер, и у ее отца, и у многих членов их семьи. Ничьей вины тут нет. Просто Нед, как и Кловер, был обречен наложить на себя руки. Ваш «клиент», мистер Холмс, страдал от помрачения рассудка. Будете ли вы продолжать свои поиски, если я скажу, что каждый найденный вами ложный факт причинит мне такую же боль, как необходимость проглотить острый осколок стекла?

– У меня нет намерения причинить вам боль, мистер Адамс. Да и никому другому, за исключением возможных…

– К чертям ваши намерения! – перебил Адамс. – Неужто вы еще не поняли? Нед Хупер сам и отпечатал эти открытки, когда гостил у Клеменса в восемьдесят шестом. Он же отправлял их мне и другим «сердцам» каждое шестое декабря.

– Вы знаете это от него? – спросил Холмс, который с самого начала рассматривал такую возможность. Лишь присутствие Ирэн и Лукана Адлер убедило его в противоположном.

– Нет, прямо он такого не говорил, – ответил Адамс. – Однако Нед был неуравновешен, он тяжело переживал всякое потрясение, и самоубийство Кловер окончательно сломило его дух. Смерть Кловер была бессмысленна, мистер Холмс, логична лишь для нее в тогдашнем отчаянии. Нед просто не мог принять, что родная сестра, самый важный для него человек, ушла из жизни беспричинно.

– Не исключено, – ответил Холмс. – Однако страхи Неда, как представляется, были основаны на пугающих фактах, а не на безобидном сумасшествии. Истинные имена Ребекки Лорн и ее кузена Клифтона наводят…

– У меня к вам предложение, мистер Холмс, – перебил Адамс.

Холмс ждал.

– Мы все наслышаны о ваших дедуктивных талантах, мистер Холмс, о том, какой вы великий сыщик. Однако никто из нас, даже, как я убежден, Гарри, не имел случая наблюдать, как вы распутали хоть что-нибудь при помощи вашей так называемой дедукции.

– Что я должен сделать, чтобы вас убедить? – спросил Холмс.

– Разрешите загадку, которую я вам задал, – ответил Адамс.

– Загадку открыток, приходящих шестого декабря?

– Нет! – воскликнул Адамс. – Загадку, которую я вам задал. Разрешите ее к пяти часам завтрашнего дня – и можете остаться. Я даже буду помогать вам в вашем расследовании. Но вы должны дать слово джентльмена, что если не разрешите ее, то покинете этот город, эту страну и навсегда оставите в покое так называемую тайну смерти моей жены. Согласны?

– Скажете ли вы мне, о какой загадке речь?

– Нет, – отрезал Адамс. – Если вы и впрямь гений наблюдательности и дедукции, каким вас вывели в печати, вы сумеете найти загадку и разрешить ее к завтрашнему вечеру. Если нет, если вы с этим не справитесь, то должны распрощаться и оставить меня в покое.

Холмс поднял трость и в задумчивости постучал набалдашником по правому плечу. Потом сказал:

– Я не могу вернуться в Лондон, пока не завершу другую работу. Однако я согласен уехать из Вашингтона и прекратить расследование смерти вашей жены.

Адамс вновь сухо кивнул:

– Найдите и разгадайте загадку к пяти часам завтрашнего дня либо покиньте Вашингтон и не ворошите мое прошлое. Мы договорились.

Несколько мгновений оба стояли молча, глядя друг на друга, но не видя почти ничего.

Тут из-за деревьев показался Генри Джеймс.

– Я что-то пропустил? – осведомился он.

Генри Джеймса разбирало любопытство.

Когда он вернулся к надгробному памятнику Кловер, то сразу понял: между Шерлоком Холмсом и Генри Адамсом что-то произошло, хотя ни тот ни другой не объяснил, что именно… да и вообще они отказались подтвердить его догадку. Однако оба молчали всю дорогу домой. Адамс сказал лишь: «На сегодня прощаюсь, друзья мои», высаживая их из коляски перед пансионом миссис Стивенс.

В доме Холмс упорно хранил молчание. На вопрос Джеймса, не хочет ли он выйти в ресторан, сыщик ответил: «Спасибо, но я сегодня, возможно, обедать не буду» – и удалился в свою комнату.

Джеймс провел остаток дня и начало вечера у окна в своей комнате: курил, смотрел в раскрытую книгу, не в силах сосредоточиться на тексте, и поминутно поглядывал на улицу. Отсюда ему была видна короткая дорожка, ведущая к парадному входу.

Когда Холмс наконец вышел (примерно за час до наступления темноты), на нем был теплый не по погоде твидовый дорожный костюм, плащ с пелериной и кепка с завязанными наверху ушами; в руке он держал небольшой брезентовый мешок. Джеймс тут же схватил цилиндр и трость и последовал за сыщиком. Холмс был одет как джентльмен, хотя мешок больше подошел бы идущему с работы слесарю или мастеровому.

Джеймс не сомневался, что сыщик рано или поздно его заметит, и планировал соврать, что вышел совершить вечерний моцион. Однако Холмс ни разу не обернулся и как будто даже не подозревал, что писатель идет по другой стороне улицы в полуквартале за ним.

Пройдя три квартала, Холмс зашел в телеграфную контору. Джеймс остановился перед закрытой галантерейной лавкой напротив и, укрывшись в тени навеса, притворился, будто разглядывает галстуки в витрине. На самом деле он следил за отражением, дожидаясь, когда появится Холмс, что и произошло всего несколько минут спустя.

Сыщик шагал быстро, насвистывая на ходу, иногда крутя в воздухе тростью, и уже через несколько минут вышел к перекрестку Северо-Западной Двенадцатой улицы и Пенсильвания-авеню, где достаивала последние месяцы обреченная на снос старая гостиница «Кирквуд-хауз». Джеймс дождался просвета в потоке экипажей, среди которых попадались редкие авто, а когда благополучно достиг противоположной стороны Пенсильвания-авеню, то Холмса уже нигде не было. Писатель двинулся дальше по улице, но медленно, предполагая, что сыщик зашел в какую-нибудь лавку. Тени удлинились, солнце почти село. Джеймс пересек узкую улочку, и тут путь ему преградил Холмс. Блеснула острая сталь шпаги, однако сыщик тут же убрал ее обратно в трость и защелкнул сверху серебряный набалдашник.

– Джеймс, – с негромким смехом проговорил Холмс. – Мне подумалось, что для Лукана Адлера рановато.

Джеймс заморгал. Выходит, сыщик рассчитывал, что анархист-убийца будет его преследовать? Не для того ли он согласился пойти вчера на обед к Хэям, чтобы известие о приезде Шерлока Холмса разнеслось по столице и враги попытались на него напасть?